читают лекции о культурной революции, которые иностранцам слушать не разрешено, — объясняют дежурные у входа. Я им верю, потому что они те же обычные хранители музея, только на них надели красные повязки. За спиной на всякий случай расположилась группа настоящих хунвэйбинов.

Я не огорчился отказом — пусть читают какие угодно лекции, лишь бы не ломали. Другого такого дворца в мире нет.

Выбраться за город теперь не просто. Автобусы заняты хунвэйбинами, городской транспорт для всех других недоступен. Поэтому мы, советские стажеры, выезжаем за город на служебной машине посольства. За рулем недавно приехавший из СССР молодой симпатичный парень, он еще не привык к «новым порядкам» в Китае и волнуется.

Загородные шоссе пустынны. Движения нет. Через час добираемся до подножия Западных гор — Сишань. Вход в храм Лазоревых облаков — Биюньсы — сплошь заклеен листами дацзыбао.

Мы читаем, что храм закрыт для посетителей. Рядом — громадный лист, на котором отпечатано постановление Государственного административного совета КНР за подписью Чжоу Энь-лая. Согласно постановлению работники храма-музея сами объявляются хунвэйбинами и обязаны охранять храм от вторжения тех, кто «именует себя хунвэйбинами, а на самом деле — сброд негодяев и воров». Китайские руководители, даже притормаживая кое-где бесчинства, делают вид, что негодяи и воры не хунвэйбины, а кто-то другой.

Понятно, они здесь побывали. Вспоминаю прежние посещения, когда храм еще был доступен.

Из бокового входа появляется пожилой человек в черном — народной одежде — с красной повязкой на руке, что уже нечто новое, хунвэйбиновское.

— Осмотр прекращен, — объявляет он.

— В чем дело? Сохранился ли храм? Целы ли пятьсот архатов? Когда снова откроется? Кто вы сами? — засыпаем мы его вопросами.

Услышав, что мы хорошо знакомы с памятником, он грустно улыбается:

— Я смотритель музея, нас теперь сделали хунвэйбинами, чтобы мы имели авторитет. Иначе никто не слушается. Но нас здесь так мало, что мы можем поделать? Они врывались сотнями…

— А постановление правительства?

— Слишком поздно, — сказал хранитель. — Постановление принято в сентябре, а хуже всего было в конце августа. Сейчас пока больше не приходят.

Редкий случай — поговорить с китайцем. Главное условие — чтобы никого не было вокруг. Свидетелей они боятся, на людях не разговаривают, а без свидетелей им не страшно. В глубине души большинство людей в Китае хорошо относятся к нам. Народ не может забыть годы дружбы, но произвол — страшная сила.

Хранитель спокоен потому, что вокруг пусто. В средневековых кирпичных стенах храма микрофонов нет, опасаться нечего.

Точно следуя тексту постановления, он рассказал, что погромщики-де были «не настоящие хунвэйбины». Они ворвались в музей силой, били служащих, ломали изваяния, скалывали орнаменты, разбивали сосуды.

— Всю утварь, которую можно было унести, они унесли, — рассказывал он. — Наверное, хотят продать иностранцам и нажиться.

— Это грабеж!

— Да, грабеж. Было много бродяг, хулиганов и негодяев.

— Весь храм разгромлен?

— Все скульптуры в зданиях по главной оси.

Буддийские храмы Китая располагаются строго симметрично к центральной оси север — юг и сильно вытянуты в длину. Анфилады замкнутых двориков — в конце каждого главная палата с центральным изваянием — своим расположением символизируют восхождение на круги неба. Для обычного храма разрушения в зданиях по главной оси означали бы гибель всего ценного. Но главная ценность храма Лазоревых облаков, принесшая ему мировую известность, — палата со статуями пятисот архатов — буддийских святых. Резные из дерева, золоченые фигуры в натуральную величину располагаются в сложном лабиринте ходов и создают незабываемое впечатление безмолвного собора. Каждый архат индивидуализирован, все позы различны, лица выразительны. Их объединяет одно: какой бы ни была фигура, взглянув на нее, сразу можно сказать — перед вами изображение незаурядного человека…

— А что пятьсот архатов? Целы ли?

— Не пострадали. Не нашли их. Прошли мимо, потому что не знали, — с нескрываемым презрением говорит хранитель.

Я поздравляю его с удачей. Счастливый случай уберег, отвел руку погромщиков.

Зал с изваяниями архатов, уникальный в своем роде, расположен к западу от центральной оси. Вход в него незаметен, надо знать о нем, чтобы найти. Но ведь храм был открыт для посетителей многие годы, всюду стояли указатели, в нем перебывали тысячи людей. Значит, нынешние хунвэйбины прежде сюда никогда не заходили. Как бы отвечая моим мыслям, хранитель говорит:

— Мы сделали все, что могли. Сняли все указатели, кое-что попрятали, но мало, очень мало… Откроется ли храм вновь, не знаю.

Я поинтересовался, как обстоит дело с храмом Возлежащего Будды, расположенным неподалеку.

— Он тоже пострадал, — сказал хранитель, — но меньше нашего.

У ворот храма Возлежащего Будды — Вофосы — дежурили молодые девушки-хунвэйбинки. Они не пустили меня внутрь и не пожелали разговаривать. Издали я через открытые двери разглядел первую храмовую палату. К счастью, изваяния в ней уцелели, но хунвэйбины залепили их своими бранными дацзыбао, превратив древние статуи в какие-то пугала. Здесь они, видимо, не столько разрушали, сколько оскверняли памятники. Знаменитый Возлежащий Будда тоже уцелел.

В окрестностях Пекина сильно пострадал Бадачу — Восемь великих мест — парк, на горных склонах которого расположены восемь древних буддийских храмов. Но туда нам не удалось попасть, и мы поехали в парк Ихэюань покататься на лодке. Парк был пуст — патрули «культурной революции» могут учинить отдыхающему такой допрос, что отдыхать не захочется. Иностранцев пока не трогают.

На огромном озере — одна наша лодка. Удивительно такое безлюдье в Китае, да еще в прославленном месте. Пережидаем налетевший дождь под мраморной аркой мостика с павильоном. Пора возвращаться. На случай дождя императрица Цыси построила вдоль берега озера галерею для прогулок. Ее расписывали лучшие художники, украшая сценами из китайских романов о любви, о воинских подвигах и о чудесах бессмертных даосской религии. Посетителей сейчас в парке не было. В галерее работали молодые художники, видимо из училищ. Они замалевывали старую роспись аляповатым узором из роз и облаков. Под розовой краской исчезали фигуры поэтов, монахов и красавиц. Зато бородатые, свирепого вида генералы императорского Китая оставались — может быть, чтобы воодушевлять хунвэйбинов на грядущие воинские подвиги? Стены старинных павильонов, ворота и арки старательно залепили лозунгами «культурной революции». Разрушение продолжалось, а ведь в Китае не так уж много и осталось разрушать. После столетий войн и империалистического грабежа народная власть все семнадцать лет разыскивала, собирала, инвентаризировала и реставрировала сохранившиеся ценности. Народу впервые был открыт к ним доступ. А теперь? Глядя, как замалевывают старинную роспись, я вспомнил чудовищный, до символических размеров, замок на дверях Исторического музея в городе Чжэнчжоу, навешенный «культурной революцией», вспомнил попытки пекинских хунвэйбинов разорить Центральный исторический музей, который пришлось закрыть на