— Ясное дело — не разрешаю!

— Как это? — не веря тому, что слышит, спросил Геннадий.

— Так это… Иди, брат, отдыхай, у меня спешная работа…

— Но почему? — недоумевал Геннадий.

— Ты подумай — сам поймёшь, почему. Несерьёзно это…

— Чего ещё серьёзней! — запальчиво воскликнул Геннадий.

Начальник цеха начинал сердиться:

— Я повторяю — несерьёзно! Бахнул ерунду и хочешь, чтобы на неё тратили время…

Геннадий закусил удила:

— Ерунду, я не знаю, кто бахает! А наше предложение будьте добры рассмотреть и обсудить.

Коса нашла на камень.

— Мальчишка!.. Да ты понимаешь, что хочешь сделать? Двое будут работать по одному наряду, — значит, ни у кого никакой ответственности. За дураков всех считаешь? Наряды поумнее тебя люди выдумали, когда ты на свет десять раз ещё не родился…

— Умнее?.. — Геннадий не находил слов от обиды. — А ваши моторы как?.. Тоже считали — ничего нельзя сделать…

— Моторы тут ни при чём, — перешёл на мирный тон Смирнов. — Моторы — это техника, а здесь дело в людях… Ну, чем ты ручаешься, что сменщик тебя не подведёт?

— Это Нина? — приподнялся со стула Геннадий.

— Ладно, тебя Нина, может быть, не подведёт, — махнул рукой начальник цеха. — А другие? Откуда ты знаешь — сейчас, пока его держит наряд, человек работает в полную силу, а когда на двоих, даже на троих будет наряд, — в три смены ведь работаем, — как тогда ты поручишься, что из него не полезет лодырь?

Убитый этим аргументом, Геннадий молчал.

— Так-то, орёл!.. — уже ласково потрепал его по плечу Григорий Михайлович. — И нечего попусту лезть в бутылку, что ты, меня не знаешь?..

Да, Геннадий хорошо знал Григория Михайловича, и это, пожалуй, больше всего убеждало его в том, что всё, что он задумал, не стоит ни гроша. Когда он вышел от начальника цеха, Нина, уже приступившая к работе, нетерпеливо спросила:

— Делаем?

— А-а… ничего не делаем, всё ерунда, — коротко ответил Геннадий и вспомнил: — Какие там билеты взять?..

Геннадий решил больше не возвращаться к так быстро возникшей и так же быстро умершей затее. Но, странно, — это не удалось. Он даже спал в эту ночь, как никогда, беспокойно. Сны были сумбурные, несуразные, Геннадий часто просыпался, и сразу возникала мысль о том же… Наутро всё уже было ясно Геннадию: впервые аргументы человека, который был для него до сих пор непререкаемым авторитетом, оказались слабыми, ничего не доказывающими. Теперь Геннадий был убеждён в этом…

«Уверен ли? Можешь ли ручаться?» — несколько раз повторил Григорий Михайлович.

За кого, за Нину?

Геннадий узнал её, когда пришёл на завод. Сначала он удивился: девчонка, а туда же, в токари! Потом он признался в глубине души, конечно, в своей ошибке, — в работе девчонка не уступала ему. А потом он увидел, что ошибся в Нине и в других отношениях. Круглолицая, со смешными ямочками на щеках, — словно она улыбнулась раз, а ямочки так и остались, — Нина могла вдруг стать злой и щетинистой. Она никому не давала спуску, а особенно Геннадию. Сперва он реагировал на это снисходительно, затем это начало его злить и, наконец, он, даже в глубине души, признаваясь себе только наполовину, ничего уже больше не желал, как чем-нибудь уязвить ехидную девчонку… или сделать так, чтобы она перестала его задевать, — он дошёл до того, что был согласен на компромисс. Но ничего не получалось, и Геннадий начал бояться Нины, потому что, будь на её месте парень, он просто свёл бы с ним счёты где-нибудь за углом, но против Нины нельзя было применить и такую сверхдейственную меру. И после того, как однажды он встретился с Ниной на улице, как они долго ходили вместе и разговаривали о чём-то, как в заключение они поцеловались — первый раз случайно, а потом уже не случайно, — после этого Геннадий скорее даже не радовался, а был ошеломлён и напуган…

Нина?.. Геннадий знал её теперь, как самого себя, и, как за самого себя, мог за неё ручаться.

Впрочем, и Григорий Михайлович не сомневался в Нине. Но другие?..

Сенька Кочкин? Этот тоже появился на заводе, как Сергей Иванов, — во время войны, в середине учебного года, прямо из школы. Низенький, маломощный, он был из той породы слабовольных людей, которые всегда нуждаются в уверенном в себе, бесшабашном друге-опекуне. Такого опекуна Кочкин увидел в Геннадии и стал немедленно подражать ему в манерах, даже во внешности, безуспешно пытаясь напустить себе на глаза такой же, как у Никитина, чуб. Шло время, менялся Геннадий, и, отражённым светом, менялся и Кочкин. Он не стал, конечно, похожим на приятеля, это было невозможно, недостаточно было того, что Геннадий мог по нескольким словам определить настроение Кочкина, мог почувствовать и предупредить приближение вспышек непреодолимого упрямства, которые бывали изредка у Сени, как у всех слабовольных людей…

Так, перебирая одного за другим, Геннадий припоминал всех членов своей бригады и, чем больше припоминал, тем больше убеждался, что прав он, а не Григорий Михайлович. Были у ребят недостатки, он и не отрицал этого, но могли ли они сыграть решающую роль, если Геннадий прекрасно знал эти недостатки, а раз знал, значит, в силах был победить их? И, что самое важное, Геннадий был уверен, что не будет одинок, — как он, члены бригады тоже знали недостатки друг друга и всегда бы пришли на помощь бригадиру…

Всё это Геннадий готовился обстоятельно высказать Григорию Михайловичу. Но тот прервал его на полуслове:

— Опять за своё? Ты, точно нарочно, решил у меня время отнимать… Стыдись — взрослый человек, а болтаешь попусту…

— Я хотел рассказать…

— Что рассказать? Что Кочкин — твой друг-приятель, что Спицына… Это ты в компании рассказывай, а не на работе. Документами, расчётами ты можешь подтвердить, что не провалишься и, больше того, не сорвёшь работу цеха?..

Нет, ни документов, ни расчётов не было на руках у Геннадия, да и не могло быть. Было незримое и неощутимое отношение к тому или другому человеку.

— Нету? — спросил начальник цеха. — Так вот договоримся, Геннадий, — беседа наша об этом была последняя…

Смирнов сдержал слово: в третий раз он просто попросил Геннадия выйти.

«Так… так…» — бессмысленно повторял Геннадий про себя после этого. К кому же пойти, кто ещё поймёт его, если не понял даже Григорий Михайлович. И сразу же решил — к Бахареву! К тому Бахареву, чьё хладнокровие и выдержка приходили на помощь, когда мало было одной напористости Никитина.

Александр, выслушав Геннадия, как и начальник цеха, спросил:

— Ни расчётов, ни документов?..

И, протирая очки, радостно засмеялся:

— А это ловко! Рационализация, где техника не играет, в сущности, роли.