Засиживаюсь допоздна. Родители, посидев у телевизора, разбредаются по постелям, а мой молодой организм, требующий сна, напрягается над решением интеллектуальных задач. Кончив тем, что засыпаю за столом, я прекращаю бдение, выключаю настольную лампу и крадусь к раскладушке. Крадусь, чтобы никого не разбудить.

Всё проходит тихо, но когда я опускаюсь на своё ложе, вся квартира оглашается невероятным скрипом. Но ещё более невероятно то, что никто от этого не просыпается. Ну ладно. Спокойной ночи. Спокойной, да… Только вот почему-то покой никак не наступает и вместо того, чтобы немедленно отрубиться, я ворочаюсь и не могу заснуть.

Что же это получается, как так выходит, что в магазинах творится такой беспредел? Или это только у тёти Любы такие аферы с Платонычем? Ага, щас… Можно подумать, я не знаю, как работала система, все эти дела «Океанов», меховых производств и прочее, и прочее. Только не работала, а работает прямо сейчас. И именно, что система, это не разовые нарушения. И участвуют в ней деляги из всех эшелонов власти.

Списания, приписки, фальшивые накладные, левак… Целые производства! И всё мимо кассы, в карманы тех, кто потом придёт, разграбит и разворует остатки, уже официально и с чувством собственной значимости под трубы демократических маршей. А после станет новым хозяином мира, не вором, но героем.

Да вот только хозяин, готовый ради своих тридцати серебряников, раздербанить, расколошматить и поджечь собственный дом со всеми соседями, согласный выкачивать из этих соседей последние соки, лишь бы самому жить припеваючи, мне не нравится.

Очень не нравится… И видится мне в моём воображаемом ютубчике Миша Елизаров, исполняющий свой «Вот бы справить мне костюм себе из Сталина…»

Ладно, надо спать…

Но сплю я плохо и просыпаюсь совершенно невыспавшимся за пятнадцать минут до будильника.

Уроки проходят спокойно. К доске меня не вызывают, домашку не проверяют. Я даже получаю удовольствие от неспешного хода событий и чувства счастливой безмятежности, что приходит во время перемен. Не тех, Цоевских перемен, а перемен между уроками.

После последнего урока я в сопровождении Рыбкиной иду к выходу и наталкиваюсь на Крикунова Андрея Михайловича, заместителя по воспитательной работе. Это прямо злой рок.

– Брагин, – говорит он сурово сдвигая брови, – куда опять? Я не понимаю, тебя за шиворот всё время хватать надо? А ну-ка быстро на комитет комсомола.

Блин, да что это за хрень! А жить когда?!

– Я сейчас, Андрей Михайлович, через минутку приду, девушку провожу и сразу прибегу.

– Я тебе провожу сейчас, паяц! Быстро за мной, или родители, взыскание в личное дело, неудовлетворительное поведение и характеристика.

– Извини, Наташа, – обращаюсь я к Рыбкиной, – ставки взлетели до небес. Так что придётся мне здесь задержаться ненадолго.

– Надолго или нет, не тебе решать, – сурово гнёт свою линию Крикунов. – Марш в комсомольскую комнату.

Когда мы с ним заходим, в комитете царит гомон и галдёж. Юля Бондаренко, послужившая объектом для дикой Рыбкинской ревности машет мне рукой и улыбается.

– Так, – приветствует всех Крикунов. – Тихо. Всем здравствуйте и давайте начнём. Раньше сядем, раньше выйдем.

Все рассаживаются. Крикунов занимает место во главе стола, где в прошлый раз сидел белобрысый комсорг Яворовский.

– Замолкаем, – недовольно говорит наш руководитель. – Давайте не забывать про рабочую дисциплину. Как вы знаете, Ян Яворовский с родителями переехал в другой город. Что из этого следует?

– Что он дурачок, – шепчет кто-то и все начинают ржать.

– Тихо! Следует из этого то, что нам нужно выбрать нового секретаря.

– Мы уже выбрали! – раздаются голоса.

– Кого? – удивляется Андрей Михайлович.

– Брагина! Единогласно.

– Чего?! – восклицаю я. – Алё, меня нельзя! Вы придурки что ли? Я инвалид и у меня амнезия. Вон Бондаренко давайте. Ей ещё два года учиться.

Я называю её, потому что больше никого здесь по именам ещё не знаю.

– Эй! – кричит она, – Ты чего! Я против тебя голосовала, а ты! Так не честно!

– Так, замолчали все! Какого Брагина! Он безответственный!

– Андрей Михайлович, – обращается к нему некрасивая и почему-то очень высокомерная девочка. – Во-первых, у вас нет права голоса. А во-вторых, я уже протокол заседания составила и мы его подписали, так что можем смело расходиться по домам.

– Домой! – кричат пацаны помладше. – Ура!

Крикунову приходится оправдывать свою фамилию, чтобы остановить вопли и беспредел.

– У меня самоотвод! – не сдаюсь я. – Мне по состоянию здоровья нельзя! Они воспользовались моим отсутствием! Андрей Михайлович, ну скажите вы!

– Ну, выбрали, значит выбрали, – машет он рукой. – Что я тут с вами нянчиться буду, в конце концов. Тут учиться до конца года всего ничего осталось. В общем, Брагин я тебя поздравляю. Все могут идти, а вас Штирлиц, я попрошу остаться.

Это он мне говорит. Ну нет! Этого только не хватало! И так времени не хватает. Все уходят, а на меня вываливается гора информации о ближайших мероприятиях, собраниях, смотрах и прочей ахинее.

– Андрей Михайлович, это плохая идея, вот честно. Они воспользовались моим отсутствием и проголосовали. Вы же сами видите, что из меня комсорг вообще никакой.

– Ну и дурак, Брагин, – отвечает он. – Тебе осталось полторы четверти лямку оттянуть, а там отчётно-выборное собрание будет. Не перетрудишься ты за это время, не переломишься. Зато будет грамота горкома, характеристика отменная. При поступлении зачтётся. Большой плюс. Ты уже знаешь, куда поступать будешь?

– Не знаю, – качаю я головой. – Тунеядствовать буду, пока в армию не заберут. А может и откошу, у меня же черепно-мозговая, сами видите.

– Вижу, что ты глупый и не знаешь, как распорядиться шансами, что идут тебе в руки.

– А вы почему здесь работаете, – спрашиваю я. – если знаете, как шансами распоряжаться? Как вы вообще сюда попали? Вы учитель?

– Много будешь знать, – недовольно отвечает он, – скоро состаришься. Меня из горкома комсомола направили.

– Вы наверное проштрафились в горкоме своём? – делаю я предположение.

– Всё, иди, – говорит он. – Торопился, вот и ступай. Нечего мне мозги компостировать.

Я иду на трамвайную остановку и встречаю Юлю Бондаренко.

–