Шрифт:
Закладка:
В одном Роуз не сомневалась: вернувшись домой, первым делом выяснит отношения с Фредериком, не откладывая разговор ни на завтра, ни на послезавтра; если, конечно, он сам не приедет в Сан-Сальваторе. Надо было сделать это давным-давно, но постоянно мешала болезненно острая любовь. А еще останавливал страх перед новыми сердечными ранами. Бедное разбитое сердце! Но теперь пусть будет что будет: она все равно вызовет его на откровенный разговор. Не то чтобы Фредерик обижал ее намеренно: скорее даже не догадывался, что его бестактные высказывания обидны для нее. Для писателя он обладал слишком бедным воображением. В любом случае, заключила Роуз, вставая из-за туалетного столика, дальше так продолжаться не может. Она выяснит правду. Хватит жить врозь, хватит терпеть ледяное одиночество. Разве ей не дано право на счастье? С какой стати, скажите на милость (энергичное выражение соответствовало воинственному настрою), ей не позволено любить, не суждено быть любимой?
Роуз взглянула на часы: до обеда еще целых десять минут – и, устав сидеть в комнате, решила прогуляться по присвоенной миссис Фишер крепостной стене, которая в это время обычно пустовала, и посмотреть, как из моря поднимается луна.
С таким намерением Роуз вышла в холл второго этажа и обратила внимание на пробивавшиеся в приоткрытую дверь гостиной отблески пылавшего камина.
Как весело горел огонь! Тепло преобразило комнату. Темное, неприветливое днем пространство внезапно изменилось точно так же, как сама она изменилась от тепла… Нет-нет, нельзя быть глупой, надо думать о бедных: такие мысли тотчас возвращают на землю и отрезвляют.
Роуз заглянула в гостиную. Камин, цветы, за глубокими бойницами окон висит синий занавес темного неба. Как красиво! Поистине замок Сан-Сальваторе великолепен! А на столе благоухает пышный букет сирени. Так и хочется к нему наклониться…
Однако до сирени Роуз не дошла: сделав всего шаг к столу, застыла на месте, потому что в дальнем конце комнаты, в нише окна, кто-то стоял и смотрел на улицу. Присмотревшись, она поняла, что этот кто-то не кто иной, как ее муж, Фредерик Арбутнот.
Кровь мгновенно хлынула к сердцу, и от внезапного перенапряжения оно пропустило несколько ударов. Фредерик не услышал, как она вошла, не обернулся. А она стояла неподвижно и молча смотрела. Чудо свершилось: он приехал. Значит, она ему нужна, раз он сразу отправился в путь, значит, тоже думал, тосковал…
Сердце забилось с бешеной скоростью: того и гляди выскочит из груди. Фредерик ее любит. Да, любит, иначе не приехал бы сюда. Что-то – возможно, ее отсутствие – заставило его подумать, оценить… и теперь взаимопонимание, которого она твердо решила добиться, окажется совсем легким. Совсем, совсем легким…
Мысли споткнулись. Сознание остановилось. Роуз не могла думать, а просто стояла и смотрела. Даже не знала, как это произошло. Какое-то чудо. Господь творит чудеса. Господь сотворил и это чудо. Господь может… может… может…
Сознание едва заметно шевельнулось, и она попыталась произнести: «Фредерик», но не смогла. Или звук получился таким тихим, что треск огня его заглушил.
Надо подойти ближе. Роуз сделала несколько шагов, осторожных, робких. Он не обернулся. Не услышал.
Она подкрадывалась все ближе, а огонь потрескивал, и он ничего не слышал.
Не в силах дышать, она на миг остановилась. Страшно. Что, если… что, если он… но он же приехал!
Роуз сделала еще несколько шагов и опять замерла, а сердце билось так громко, что, казалось, могло выдать. Разве он не чувствует… разве не знает…
– Фредерик, – наконец прошептала она с трудом, задыхаясь от бешеного стука сердца.
Он резко обернулся, окинул ее пустым, бессмысленным взглядом и в изумлении воскликнул:
– Роуз!
Однако она не заметила пустоты, обняла, прижалась к нему щекой и прошептала на ухо:
– Знала, что приедешь. В глубине души всегда, всегда знала, что приедешь…
Глава 21
Фредерик Арбутнот не относился к тем, кто кого-то обижает, если можно не обижать. К тому же сейчас он испытал настоящее потрясение. Из всех существующих на земле мест его жена не только оказалась именно здесь, но обняла так, как не обнимала уже много лет, и забормотала невнятные, но ласковые, полные страстной любви слова. Если она рада его приезду, значит, ждала. Как ни странно, во всей запутанной ситуации только это обстоятельство казалось очевидным, а еще мягкость ее щеки и знакомый, но давно забытый сладкий запах.
Да, Фредерик действительно испытал потрясение, однако обнял жену в ответ, а обняв, поцеловал. И уже скоро целовал почти так же пылко, как она целовала его, а потом и вовсе страстно – так, словно никогда не отдалялся.
Оказалось, что можно целоваться даже потрясенным. Процесс воспринимался на удивление органично. Словно ему снова стало тридцать лет, а не сорок, а Роуз превратилась в двадцатилетнюю, в ту Роуз, которую обожал всем сердцем, прежде чем она начала взвешивать его успех на весах собственного понимания того, что в жизни правильно, а что ложно, и баланс обернулся против него. Сама же Роуз превратилась в чужую, странную, каменную, холодную и унылую миссис Арбутнот. В то время он так и не смог до нее достучаться: жена не хотела и не могла ничего понимать, все измеряла с точки зрения всевидящего ока Бога. А в глазах Господа Фредерик творил грех. Ее несчастное личико – строгие принципы не приносили счастья, – искаженное непомерным усилием терпения, в конце концов, стало невыносимым. Чтобы его не видеть, приходилось как можно реже бывать дома. Ей нельзя было родиться дочерью узколобого дьявола – пастора «низкой церкви», – не хватало душевных сил противостоять безжалостному отцовскому воспитанию.
Что произошло, почему жена оказалась здесь и снова превратилась в его Роуз, Фредерик не понимал, а пока не понимал, мог ее целовать – точнее, никак не мог остановиться. Теперь уже он сам начал бормотать невнятные, жаркие слова любви. А ее волосы пахли так же сладко и щекотали так же волнующе, как
