меня, а волосы на лбу были в беспорядке, т. е. она мне представилась в таком виде, в каком я никогда ее не видел при жизни, несмотря на то, что бывали времена, когда я посещал ее дом довольно часто. Это зрелище, совсем неожиданное, поразило меня настолько, что я не мог промолвить ни одного слова в течение 10–15 секунд, и что странно – я не ощущал никакого испуга, а только удивлялся и соображал, думая: что это такое? Наконец, я повернулся к наклонившемуся над обеденным столом родственнику, который тоже о чем-то думал, и сказал ему: «Смотри, что это такое происходит над столом?» А так как я не пояснил, где и над каким столом «происходит», то он стал осматривать стол, за которым мы сидели, и повторять: «Ничего, ничего не вижу». Меня это возмутило, и я направил свой взгляд опять на видение, но… его уже не было, не было и огненных языков.

Понятно, я сейчас же рассказал о видении всем домашним, а спустя час или полтора лег спать. Вместо сна, который был для меня необходим, я почти всю ночь ломал себе голову: что бы это могло быть? Знаю отлично, что я не страдаю галлюцинациями, не позволил себе излишнего «возлияния Бахусу» за ужином, а в момент видения вовсе не думал о покойнице. Лишь только под утро я вспомнил, что однажды вечером я зашел к ней – как помнится мне, это было летом – и она пригласила меня пить чай, за которым наедине беседовали о непонятных явлениях в мире и т. п., а после, когда разговор коснулся и загробного бытия человечества, она, недолго думая, протянула мне свою руку и сказала: «Я уже стара, а вы, хотя и молоды, но имеете слабое здоровье; кто из нас раньше умрет, тот постарается проявиться другому и этим доказать действительное существование загробной жизни, если она только есть». В свою очередь, я пожал ей руку и обещался ей явиться с того мира, если умру раньше, чем она. Когда я все это вспомнил, меня затрясло, и я в течение нескольких дней ходил, как убитый: не знал, что думать, что делать и куда идти; хотя образ видения меня не преследовал, но мысль о загробном бытии, доказанном умершею, делала меня равнодушным ко всему окружающему. С тех пор я изменил образ жизни» («Ребус», 1897. № 41).

15. Посмертное явление. Некто Б-ский, ныне отставной артиллерийский поручик, пользующийся в среде своих знакомых глубоким уважением, передал мне следующий произошедший с ним в конце сентября 1864 года случай, который имел место в доме его дальних родственников, зажиточных помещиков тогдашнего времени, деревни Целесцев Минской губернии Мозырского уезда. В сентябре 1864 года он задумал совершить поездку из Житомира в Минскую губернию к своим весьма уважаемым родственникам, господам Л-ским, у которых шесть месяцев тому назад умерла от чахотки восемнадцатилетняя дочь Камилла, красивая и образованная особа, имевшая при жизни некоторое неравнодушие к господину С-цкому. Последний, зная отлично о ее неизлечимой болезни, игнорировал этим расположением и сознавал вполне, что в близком будущем она умрет.

Получив отпуск, господин С-кий отправился в путь при самых благоприятных условиях осеннего времени: дороги сухие, ночи лунные и безоблачные, а лошади, что называется, – орлы. Прибыл к месту, как он рассказывает, в очень хорошем расположении духа и был принят весьма радушно. Несмотря даже на поздний вечерний час, заставлявший пожелать друг другу покойной ночи, радушный хозяин и его уважаемое семейство и приехавшие родственники – доктор с женою – расположились пить чай и беседовать о текущих житейских делах. Когда наговорились вдоволь и пожелали взаимно покойной ночи, все разошлись по своим спальням; мне же, за неимением свободной комнаты, приготовили постель на диване, в зале, где, конечно, я остался один и, пользуясь совершенной свободой, усталый после путешествия, снял мундир, достал из чемодана табак и стал крошить его чуть ли не на весь стол – с целью просушки. Занимаясь этим делом при зажженной свече, я вдруг услышал позади себя, около тропических цветов и возле рояля, шелест шелкового платья, что заставило меня выйти из некоторой задумчивости и обернуться. Но не успел я вполне обернуться и сообразить, отчего происходит в пустой комнате шелест как бы от шелкового платья, как вдруг вижу реальную женскую фигуру, одетую в черное длинное шелковое платье и с красным бантиком на шее, которая не то идет, не то плывет по воздуху вдоль рояля и, пройдя последний, исчезает в простенке между роялем и дверьми, ведущими в комнату приехавшего доктора и его жены. Покуда я всматривался в таинственную посетительницу и не мог еще разглядеть лица, во мне существовали бодрость и та воинственная храбрость, которой гордится каждый военный человек, а тем более офицер; но когда я увидал профиль лица посетительницы и узнал в нем умершую Камиллу, вся энергия и самообладание во мне исчезли: пошел мороз по всему телу, волосы приподнялись, и, схватив инстинктивно в одну руку мундир, я автоматически выбежал из комнаты в коридор. Сколько по счету дверей я пробежал – не помню; кажется, перед последними я остановился и вспомнил, что нахожусь в чужом доме, где было бы неприлично бегать с мундиром в руках. Наскоро надев впотьмах мундир, я кое-как отдышался, придал себе, как мне казалось, бодрый и геройский вид, взялся за ручку дверей и, отворив последние, без всякого разрешения вошел в комнату. Комната эта, которую я мало знал, оказалась детской, и, к моему большому счастью, в ней находились, кроме двух моих малолетних кузин, старуха-мать, жена и совершеннолетний, здоровый и рослый кузен Э., сын господина Л-ского. Они еще не спали. Последнего я вызвал в коридор и заявил ему, что один в зале не буду ночевать, вследствие некоторого нездоровья. «Да, – сказал он с некоторым смущением, – видно по бледному твоему лицу, что ты нездоров и, кроме того, ты взволнован», причем он просил объяснить причину моего заметного волнения и что именно случилось со мною, ударяя на «случилось». Не имея возможности дать себе отчет, было ли это действительно сверхъестественное, для меня не постижимое явление или просто-напросто последствия моего пути, которые неожиданно могли расстроить нервную систему, я его успокоил тем, что завтра объясню подробно, но под большим секретом. Г.Э., как и следовало ожидать, согласился провести ночь на кушетке в зале; не успел я вполне еще улечься и погасить свет, как он уже захрапел, что меня очень ободрило. Потушив свет, я улегся как ни в чем не