Фон Штраубе был одет в статского советника, и лицо ему Никита состарил гримом до неузнаваемости.

Для себя же Бурмасов придумал всем машкерадам машкерад — барышней обрядился. Пушок свой светлый над губой чем-то примазал — и нет усов. Затем по лицу перед зеркалом какими-то мазями прошелся — совсем стало девичье личико. А когда сапожки дамские да шубку беличью надел — так и вовсе хоть замуж сейчас выдавай, такая пригожая девица из него вышла. Кто б знал, что у девицы той под шубкой шпага и два заряженных пистолета спрятаны!

— Не больно-то?.. — с неодобрением спросил Христофор.

— А что? — весело ответил Никита. — Если самой императрице Елисавете Петровне было не зазорно себя в гусары машкеровать, то мне преобразиться в иной пол тем более вполне простительно.

До назначенного срока оставалось еще два часа, когда они, соблюдая осторожность, чтобы не попасться на глаза слугам, покинули дворец.

На вечерней улице они в своем машкерадном облачении особо не привлекали к себе ничьих взглядов. Обычная картина: пожилой статский советник фланирует под руку со своей прехорошенькой дочерью в сопровождении рослого, молодцеватого поручика-драгуна.

Они изрядно продрогли, уже, наверно, по десятому кругу обходя Летний сад, когда вдруг Бурмасов сдавил фон Штраубе локоть и шепнул:

— Смотри!

Неподалеку от них остановился экипаж, и из него выходил некий бородач, по виду купец. Однако осанкой был вовсе не похож на купца и ликом никак не походил на уроженца России.

— Узнаёшь? — спросил шепотом князь.

Фон Штраубе кивнул:

— Да, комтур Литта.

— Смотри-ка, тоже устроил машкерад! — проговорил Бурмасов. — Только похуже нашего — вполне можно узнать. С сей минуты надо глаз с него не спускаючи… Ну в его-то персоне я, по правде, и не сомневался… Явился-таки на встречу! Теперь осталось высмотреть слугу.

Мнимый купец между тем так же, как и они, прохаживался вокруг Летнего сада и поглядывал то и дело на мраморную фигуру ангела. По мере того как время близилось к семи часам, эти его поглядывания делались все более частыми и нетерпеливыми.

…И тут внезапно совсем в другой стороне раздался грохот, полыхнуло пламя, и сразу оттуда донеслись возгласы: «Пожар! Пожар!..»

Пламенем была охвачена лавка, торговавшая сладостями. Она полыхала так ярко, что пламя слепило глаза, вечерняя тьма вокруг сразу же загустела, как деготь, и ничего более нельзя было разглядеть.

— Где комтур? — прошептал Бурмасов. — Живо ищите мне комтура!

Но того нигде не было видно.

— Все подстроено! — догадался фон Штраубе.

— Да что? Скажи ты толком! — спросил Двоехоров из-за его плеча.

— Пожар подстроен! Нас провели! — сказал барон. — Быстро туда, к ангелу!

Бурмасов уже и сам сообразил, в чем дело, и первым бросился в сторону мраморной фигурки, проглядывавшей из тьмы. Фон Штраубе и Двоехоров устремились за ним. На ходу Бурмасов выхватил из-под шубки пистолеты: хороша барышня, если б увидел кто!

Прохожие, правда, были так увлечены пожаром, что не замечали более ничего.

Однако, очутившись возле мраморного ангела, друзья не обнаружили никого подле нее. Бурмасов зло проговорил:

— Сбежал собака, твой комтур! Теперь зато знаем, кто твой злодей!

— Кто бы он ни был, — возразил фон Штраубе, — он прежде должен был встретиться со слугой. Ищите под ногами!

И тут же услышал голос Двоехорова:

— Черт! Да что это?! — Христофор нагнулся и что-то разглядывал на земле.

Фон Штраубе тоже склонился и нащупал рукой что-то мягкое и еще теплое.

— Труп, — сказал он.

Запасливый Двоехоров имел при себе свечной огарок.

Он пощелкал огнивом, и в слабом освещении друзья увидели лежавшую ничком фигуру, от которой исходил какой-то странный запах.

Христофор повернул лежащего и заключил:

— Мертв.

— Евтихий, — проговорил Никита, узнав округлого слугу. — Эко он его!

Глаза у слуги застыли в последнем изумлении, а горло было перерезано от уха до уха.

Фон Штраубе почувствовал головокружение, но вовсе не от увиденного. Он только сейчас понял, что это был за запах. И еще понял, вдруг валясь поверх покойника, что они снова угодили в ловушку.

Голос Бурмасова доносился едва-едва:

— Господи, да что ж это?..

В следующий миг беличий мех коснулся щеки фон Штраубе — это князь повалился рядом с ним.

— Братцы, вы где?.. Что это с вами?..

Ничего уже не видя, барон понял, что Двоехоров склонился над ними со свечой. Он попытался крикнуть, чтобы Христофор отошел от этого гиблого места, поскорее, но услышал только собственный слабый хрип.

— Боже, что со мной?.. — пробормотал Двоехоров. — Ноги не держат, братцы!..

Затем донесся глухой удар оземь — это он рухнул как подкошенный.

Далее фон Штраубе почувствовал, как чьи-то руки подняли его и куда-то понесли, а потом колеса под ним застучали по булыжнику.

И вдруг, перед тем как сознание полностью покинуло его, пришло озарение. Лишь теперь он, кажется, понял все. И загадка со стилетом как раз пришлась к месту…

Да, он понял все так же ясно, как то, что это уже конец, который, если еще и не наступил, то теперь уже не замедлится, ибо из таких переделок не выходят живыми.

Жаль было не столько себя, сколько друзей, которых, без сомнения, ждала та же участь, что и его: эти руки и их живыми не выпустят.

«Как глупо… — подумал он. — Отыскать разгадку да так с ней и умереть во сне…»

Этот сон забирал, неодолимый, как смерть. Возможно, он и был уже началом смерти…

Глава XXII

В темноте. Страшная догадка

Однако он очнулся. Почему-то его придержали в живых. Знать бы еще зачем и надолго ли.

Он лежал на каменном полу, вокруг была темень кромешная. Фон Штраубе ощупал рукой пространство вокруг себя, и рука его наконец коснулась рукава меховой шубки. Судя по всему, это был Бурмасов.

Барон потрогал его руку. Она была тепла. Тогда он хорошенько потряс друга за плечо. Через некоторое время Никита пошевелился и наконец произнес:

— Кто тут?..

— Это я, — сказал фон Штраубе. — Давай-ка найдем Христофора, он должен быть здесь же.

Они вместе стали, ползая на коленях, ощупывать в темноте пол, пока с той стороны, где шарил Бурмасов не послышался знакомый голос:

— Оставьте… Дайте ж выспаться!.. — еще, видимо, во сне взмолился поручик.

— Хватит спать, Елизавету Кирилловну свою проспишь, — сказал ему князь.

Этого оказалось довольно, чтобы Харитон тотчас же встрепенулся:

— А?.. Что?.. Где?.. Что за темень анафемская?! Карлуша, Никита, вы тут?

— Тут, тут, — подтвердил Бурмасов, — куда ж мы от тебя денемся?

— А где мы?.. Что вообще произошло?

— Боюсь, — сказал