у себя на костяшках пальцев пуговицы чужака.

Ощутив ледяной холод, Калеб поспешно отдернул руку и принял прежнюю позу; он решительно не знал, что сказать. Незнакомец потихоньку захихикал, и Калебу стало досадно.

– Над чем вы смеетесь? – раздраженно буркнул он.

– Да так, пустяки, – отозвался собеседник.

– Да кто вы, наконец, такой?

– Я – церковное привидение.

Ни о чем подобном Калеб не имел ни малейшего понятия. Признаваться в своем невежестве не хотелось, но любопытство одержало верх над гордостью, и он попросил объяснить, о чем идет речь.

– В каждой церкви есть свое привидение, – промолвил незнакомец, – и я – привидение этой церкви.

– О?! – удивился Калеб. – Я состою при этом храме уже много лет, но никогда вас не видел.

– Это потому, – объяснил призрак, – что вы вечно ходите туда-сюда. А я эфемерный, очень эфемерный, малейшее колыхание воздуха – и не удержусь, развеюсь.

– Ну ладно, ваш час настал. И что вы собираетесь предпринять?

– Хочу выйти отсюда. Мне надоела эта церковь, сижу тут один как сыч уже шестьсот лет. Срок немалый.

– Немалый, это точно, – отозвался Калеб. – Но если вам хочется наружу, почему вы давно не вышли? В церкви три двери.

– В том-то и дело. Они удерживают меня внутри.

– Как так? Они ведь открыты.

– Открыты, закрыты ли – все едино.

– Тогда как насчет окон?

– Ничуть не лучше, – уверил призрак. – Они все стрельчатые.

У Калеба ум зашел за разум. Чтобы открытые двери и окна удерживали кого-то (если привидение – «кто-то», а не «что-то») внутри – это не укладывалось в голове. А ведь чем «кто-то» эфемерней, тем легче ему, по логике, просочиться, куда только вздумается. И еще: при чем тут стрельчатая форма окон?

Именно этот вопрос Калеб задал первым.

– Шесть веков тому назад, – объяснило привидение, – все арки были круглые, а когда появились эти стрельчатые, я их проклял. Терпеть не могу новомодные затеи.

– Они от этого не сильно пострадают, – заметил Калеб.

– Я сказал, никогда под них не ступлю.

– Им от этого хуже не будет, только вам.

– Так и получилось. – Призрак снова горестно вздохнул.

– Но что вам стоит передумать?

– Я связан. Мне было сказано, что я под ними не пройду, даже если захочу.

– Мало ли кто что скажет, – пожал плечами Калеб.

– Это был епископ, – объяснил призрак.

– А, ну тогда, конечно, другое дело.

Призрак поведал Калебу, как он многократно пытался пройти под стрельчатой аркой – то дверной, то оконной – и как порыв ветра неизменно сдувал его внутрь помещения. Он уже давно махнул рукой на эту затею.

– Вам нужно было выйти, до того как перестроили последнюю дверь, – предположил Калеб.

– Это моя церковь, я был слишком гордым, чтобы ретироваться.

В душе Калеба шевельнулось сочувствие. Он тоже гордился церковью и даже бывал недоволен, если кто-то опережал его, произнося «аминь». И еще его кольнула ревность: считал себя вторым после священника хозяином церкви, а тут является незнакомец, владеющий ею уже шесть веков. Калеб задумался.

– А что за нужда вам уходить? – спросил он.

– Не нахожу себе здесь применения, – последовал ответ. – Работы никакой – застоялся. А ведь я знаю, вокруг видимо-невидимо церквей вообще без церковного привидения. Каждое воскресенье вокруг трезвонят их убогие колокольца.

– Поблизости колоколов-то – раз-два и обчелся, – поправил призрака Калеб.

– Никаких «поблизости» для привидений не существует. Мы слышим на каком угодно расстоянии.

– А какой от вас толк? – поинтересовался Калеб.

– Толк! – фыркнул призрак. – Кто же, как не мы, внушает публике должное почтение к церкви, особенно в темное время суток? Не будь нас, чем бы церковь отличалась от любого другого места? Уж вам-то это должно быть известно.

– Ага, тогда тут в вас нужды нет. Здешней церкви респектабельности не занимать. Что мне будет, если я вас выпущу?

– А вы можете? – спросило привидение.

– Что мне за это будет?

– Когда буду говорить с привидениями, замолвлю за вас словечко.

– Какая мне с того корысть?

– Доброе слово никому еще не помешало.

– Ну ладно, пошли.

– Только потихоньку, не устройте сквозняк.

– Пока не буду, – заверил Калеб и встал, бережно, как поднимают полный по самые края сосуд, подтягивая за собой призрака.

– Мне не пройти под стрельчатой аркой! – вскричал призрак, когда Калеб двинулся прочь.

– Никто вас не заставляет. Держитесь вплотную за мной.

Калеб повел привидение вдоль нефа в угол, где за железной заслонкой было скрыто отверстие дымохода. До сих пор им пользовался только трубочист, но теперь Калеб нашел ему другое применение. Попросив призрака подойти поближе, он резко отодвинул заслонку.

К этому времени огонь в печке разгорелся вовсю. Когда Калеб убрал заслонку, возникла сильная тяга. Мимо уха Калеба что-то прошелестело, в дымоходе послышался радостный смех. Клерк понял, что остался один. Он вернул на место заслонку, снова проверил печи, взял ключи и отправился восвояси.

Увидев, что его половина уснула в кресле, он сел, снял башмаки и кинул их в угол кухни, отчего жена пробудилась.

– А я гадаю, когда же ты проснешься, – промолвил он.

– Что такое? Ты давно вернулся?

– Посмотри на часы. Уже полпервого.

– Боже правый. Давай-ка в постель.

«А о привидении ты ей рассказал?» – задали ему естественный вопрос.

«Ну уж нет, – отозвался Калеб. – Вы же понимаете, что́ бы я от нее услышал. То же, что вечно слышу в ночь с субботы на воскресенье».

Мистер Батчел пересказывал эту байку неохотно. «Избави нас, Боже, от лукавого», – хотелось ему взмолиться, когда он слышал нечто подобное. Таинственные феномены, говорил он, далеко не всегда забавны, и легкомысленное к ним отношение в немалой степени способствовало развитию того самонадеянного материализма, что столь характерен для нашего века.

Увлекшись данной темой, он пускался в рассуждения слишком пространные, чтобы здесь их повторять. Однако читателю вышеприведенных историй будет небезынтересно узнать суть его позиции: это было робкое любопытство. Он отказывался даже гадать, почему ревенант временами бывает невидим, а временами – полностью или частично – видим; иной раз способен использовать психическую энергию, а иной раз бессилен. Призраки имеют циклическую природу – вот все, что было известно мистеру Батчелу.

Подобные предметы, говорил он, предоставляют материал сочинителю романов, но отнюдь не юмористу. Романтическое сочинение – это игра ума на границах истины. Незримый мир, как и зримый, должен иметь своих сочинителей, исследователей и толкователей, только для последних время еще не пришло.

Критицизм, замечал мистер Батчел в заключение, полезен и необходим. Но что касается пустого злопыхательства, выдаваемого за критику, то цена ему грош в базарный день.

Эдмунд Митчелл

Фантом