и т. д.», то это не противоречит другому положению о том, «что кожа становится плотной в результате сокращения пор в наружных частях тела под воздействием холода и порывов ветра»; то же самое можно сказать и об остальных объяснениях. Мы видим, что и тот, и другой род причин великолепно согласуется между собой, с той лишь разницей, что одни причины указывают на цель, другие же просто называют следствие. Все это ни в коей мере не ставит под сомнение божественное провидение и нисколько не умаляет его значения, наоборот, скорее удивительным образом укрепляет его и превозносит. Ведь подобно тому как в гражданских делах тот, кто сумеет направить усилия других людей на достижение собственных целей и стремлений, не раскрывая им, однако, своих замыслов, так что они, ни на минуту не подозревая об этом, будут фактически исполнять его желания, проявит значительно более глубокую и замечательную политическую мудрость, чем тот, кто поделится своими планами с их исполнителями, точно так же и божественная мудрость сверкает ярче и удивительнее, когда вопреки действию природы провидение приводит к другому результату, чем когда каждое природное свойство и движение оказывается отмеченным знаком провидения. И разумеется, Аристотель, обременивший природу конечными причинами, утверждая, что «природа ничего не делает напрасно и всегда исполняет свои желания, если только не возникнут какие-то препятствия»[226], и высказывавший много других аналогичных мыслей, не нуждался больше в Боге. Да и атомистическое учение Демокрита и Эпикура само по себе не встречало возражений со стороны некоторых весьма проницательных ученых, однако же когда они стали доказывать, что все мироздание возникло из случайного столкновения этих атомов без какого бы то ни было участия ума, то их подняли на смех. Поэтому утверждение о том, что познание физических причин отвлекает человека от Бога и провидения, весьма далеко от истины; напротив, те философы, которые целиком посвятили себя изучению этих причин, не находя никакого иного выхода, в конце концов обращались к Богу и провидению. Вот все, что следовало сказать о метафизике. Я не стану отрицать, что раздел этой науки, посвященный конечным причинам, излагается в книгах как по физике, так и по метафизике, но если во втором случае это правильно, то исследовать эти причины в книгах по физике — ошибочно, ибо это наносит ущерб самой физике.

Глава V

Разделение практической части учения о природе на механику и магию, что соответствует делению теоретической части: механика — физике, магия — метафизике. Реабилитация термина «магия». Два приложения к практической части: опись человеческих богатств и перечень особенно полезных экспериментов.

Практическое естествознание по необходимости мы также разделим на две части. Это деление соответствует приведенному выше делению теоретического естествознания, поскольку физика и исследование действующих и материальных причин являются основой механики, а метафизика и исследование форм — основой магии. Ибо исследование конечных причин бесплодно и, подобно деве, посвященной Богу, ничего не рождает. Нам при этом известно, что довольно часто встречается и чисто эмпирическая, практическая механика, не связанная с физикой, но эту механику мы отнесли к естественной истории, отделив ее от естественной философии. Мы говорим здесь только о той механике, которая связана с физическими причинами. Однако встречается и такого рода механика, которая не является в полной мере чисто практической, но и не соприкасается в собственном смысле слова с философией. Дело в том, что все практические изобретения, известные человечеству, либо делались случайно, а потом уже передавались от поколения к поколению, либо являются результатом сознательного поиска. Те открытия, к которым пришли сознательно, в свою очередь достигнуты либо с помощью того светоча, который дает людям знание причин и аксиом, либо путем своего рода расширения, или перенесения в другие области, или сочетания между собой сделанных ранее изобретений, а это уже дело скорее изобретательности и практического ума, чем философии. Об этом разделе, которым мы ни в коем случае не пренебрегаем, речь будет идти несколько позже в той части логики, где мы будем говорить о научном опыте (experientia literata). Во всяком случае ту механику, которую мы имеем сейчас в виду и которой беспорядочно занимался Аристотель, Герон излагает в «Пневматике»[227] наконец, о ней очень подробно пишет один из новейших исследователей, Георгий Агрикола[228], в своем трактате о минералах, а также множество других ученых в сочинениях по различным специальным вопросам; так что мне в сущности ничего не остается прибавить к этому, и я не вижу, чтобы в этой части механики что-то было упущено. Единственное, что мне представляется необходимым, — это чтобы новейшие исследователи по примеру Аристотеля продолжали в своих трудах еще более тщательную разработку этих проблем механики, останавливаясь подробнее на тех явлениях, причины которых особенно неясны или результаты особенно значительны. Но те, кто уделяет особое внимание только этим вопросам, похожи на моряков, плывущих только вдоль побережья,

…жмяся робко,

Из боязни бурь, к берегам неровным.[229]

Я во всяком случае убежден, что едва ли можно что-нибудь коренным образом изменить или обновить в природе, полагаясь на какой-нибудь счастливый случай, или эксперимент, или на знание физических причин, которые осветят путь исследования. Только открытие форм способно это сделать. А если мы считаем, что та часть метафизики, которая рассматривает формы, должна получить развитие, то отсюда следует, что равным образом должна получить развитие магия, которая связана с ней. Но здесь, как мне кажется, следует потребовать восстановления древнего и почтенного значения слова «магия», которое долгое время воспринималось в дурном смысле. Ведь у персов магия считалась возвышенной мудростью, знанием всеобщей гармония природы, а те три царя, которые пришли с Востока, чтобы поклониться Христу, носили имя магов. Мы же понимаем магию как науку, направляющую познание скрытых форм на свершение удивительных дел, которая, как обычно говорят, «соединяя активное с пассивным», раскрывает великие тайны природы. Что же касается натуральной магии, о которой написано множество книг[230], излагающих какие-то наивные и суеверные представления и теории о симпатиях и антипатиях вещей, о тайных и специфических свойствах, равно как и пустые по преимуществу опыты, замечательные скорее своим искусством навлекать на все покров глубокой тайны, чем по существу, то едва ли будет ошибкой сказать, что эта магия так же далека в отношении природной истины от науки, которую мы хотим создать, как далеки в отношении исторической истины книги о подвигах короля Артура Британского или Гуго Бордосского[231] и тому подобных мифических героев от «Записок» Цезаря.