Кэлвин

Сразу из аэропорта я отправляюсь к дому бабушки и дедушки Ланы. Принять душ и переодеться успел еще перед отъездом из Гарварда. Когда я оказываюсь у огромных богато украшенных ворот из красного дерева, мои нервы напряжены до предела. Мое сердце бешено колотится, будто я участник заездов Формулы 1. Я вытираю потные ладони о штаны, когда слышу, как скрипнула дверь.

Передо мной стоит Лана, на ней обрезанные короткие джинсовые шорты и обтягивающий топ с длинными рукавами пурпурно-розового цвета с узором из бабочек. Ее ступни обнажены, а волосы зачесаны назад и собраны в конский хвост. На лице ни капли макияжа. Она выглядит такой юной, такой красивой. Точно такая, какой я ее всегда помнил. Молча она отступает в сторону, давая мне возможность войти, но я стою как вкопанный и не в состоянии пошевелиться. Я пристально смотрю на нее, обратив внимание на холодную решимость, написанную на лице. По нему скользит целая череда эмоций, и Лана не пытается их скрыть. Уже не пытается. Мое сердце бешено колотится о ребра, пока мы продолжаем смотреть друг на друга. Ее глаза скользят по мне обеспокоенно. Мои – впиваются в ее в поисках ответа, который я уже знаю.

– Это мой ребенок?

– Да. – Ее голос звучит твердо, уверенно. – У нас есть сын, Кэл.

Мое сердце пускается в пляс, крича, радуясь, паникуя. Я спотыкаюсь и едва успеваю ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть.

Черт. Вот черт. Это правда.

У меня есть сын.

Я отец.

Я цепляюсь за косяк не в силах ослабить хватку. Мой пульс учащается, дыхание тоже. Я изо всех сил пытаюсь удержать вертикальное положение.

Признание выбивает меня из колеи гораздо сильнее, чем я могу представить. Меня переполняют эмоции.

Слишком много эмоций.

Сдавленный стон срывается с моих губ.

Она делает движение, чтобы приблизиться ко мне, но я поднимаю руку, сохраняя расстояние.

– Он… он в порядке? – Я не могу забыть отчаянные крики, которые слышал прошлой ночью. Нескрываемый страх Ланы. – Он болен?

Она кивает, не удивившись вопросу. Очевидно, она понимает, как я узнал. Моя тревога усиливается в несколько раз.

– Ничего серьезного, – спешит добавить Лана. – Мама подумала, что это мог быть менингит, поэтому мы отвезли Хьюсона в больницу, но с ним все в порядке. У него сильная простуда, и он действительно был сильно болен, но ему лучше последние несколько часов.

– Это… это хорошо. – Я с трудом узнаю собственный голос.

– Хочешь посмотреть на него? Он спит, но ты можешь взглянуть. – Ее глаза в ожидании ответа встречаются моими, и я готов поклясться, что она задерживает дыхание.

Мой пульс снова учащается.

– Я… да. Я бы хотел посмотреть на него. – Ох, черт.

– Заходи, – приглашающе машет она рукой, и я оказываюсь на отделанной мрамором парадной лестнице. Широкая балюстрада красного дерева обрамляет длинный лестничный пролет слева от нас. В трех разных направлениях от центрального вестибюля расходятся широкие коридоры. Над головой висит старинная массивная хрустальная люстра.

– Комната Хьюсона в этом направлении, – указывает она на лестницу. – Следуй за мной.

Я шел за ней как зомби, совершая каждое движение на автомате, не отдавая себе отчета, что делаю.

– Хьюсон? – спрашиваю я, когда мы уже проходим половину лестницы, когда имя наконец достигает моего затуманенного рассудка. – Ты назвала его Хьюсоном в честь Боно?

Настоящее имя Боно – Пол Хьюсон, и Лана, конечно же, прекрасно это знала, потому что годами слушала меня, одержимого любимой группой.

– Да. – Она останавливается на верхней площадке лестничного пролета, поворачивается ко мне со смущенной улыбкой. – Я хотела, чтобы у него было что-то от его отца, поэтому назвала его Хьюсон Кэлвин.

Мне не верится, что нам удается вести почти обычный разговор. Я решаю добавить его в список самых сюрреалистичных моментов последних суток.

– Какая у него фамилия?

Улыбка исчезает с ее лица.

– Уильямс, – шепчет она, и мне становится любопытно, является ли это одним из условий бабушки.

Мне это не нравится. Совсем не нравится. Но я ничего не говорю, загнав этот факт в отдельный уголок в моем мозгу, где накопился уже миллион вещей, которые нужно обсудить.

Я следую за ней, тревожно оглядываясь по сторонам. Коридор окрашен в бледно-зеленый цвет и тускло освещен. Я практически жду, что вот-вот выскочит ее дедушка с дробовиком.

– Эм, Лана, – шепчу я, потирая колючий подбородок, – у твоего дедушки на самом деле нет дробовика, не правда ли?

Она пытается подавить смешок.

Сюрреалистичный момент номер 497.

– Нет. Я выдумала это, – смущенно признается она. – И их здесь нет в любом случае. Бабушка и дедушка уехали в свой домик в Аспене до вторника.

Она прикусывает нижнюю губу.

– Мне очень жаль, Кэл. Ты не представляешь, как жаль, – шепчет она. Ее слова отскакивают от меня, бессмысленно упав на пол.

Очень жаль – слишком простые слова. «Очень жаль» не может даже положить начало компенсации того, как она обошлась со мной в этот раз.

Мои глаза суживаются, внутри меня борются гнев и трепет. Ее рука ложится на дверную ручку.

– Это его комната. Тебе нужно вести себя максимально тихо, чтобы не разбудить. Прошлая ночь выдалась крайне тяжелой, и ему нужно восстановить силы.

Я коротко киваю. Она за идиота меня держит?

Ее рука касается моего локтя, и я отдергиваю свою, даже не осознавая этого. В ее глазах вспыхивает боль.

– Нам о многом надо поговорить. Ты можешь задержаться ненадолго, чтобы я смогла объяснить? Пожалуйста.

Я согласно киваю. Как будто я собирался уехать, не получив ответов.

Пока она медленно и осторожно открывает дверь, казалось, время останавливается.

Кровь ударяет мне в голову, вызывая головокружение. Я тихо заламываю костяшки пальцев, входя внутрь. Комната кажется просторной, со сводчатым потолком и двумя большими окнами, занавешенными тяжелыми, богато украшенными шторами. Немного света дает настольная лампа в углу. Мои глаза впиваются в деревянную кроватку по центру комнаты. Я перестаю дышать, когда замечаю маленький сверток на матрасе. Рядом с кроваткой стоит незастеленная односпальная кровать с откинутым одеялом. Должно быть, Лана спит здесь, рядом с ним. Я на мгновение смотрю на нее, склонившуюся над кроваткой, смотрящую на нашего сына с выражением радости и обожания на лице. Мой поток гнева иссякает и окончательно исчезает, когда я наблюдаю, как она смотрит на ребенка с безграничной любовью и гордостью, даже не замечая, что я не двигаюсь. Я снова стою как вкопанный, охваченный эмоциями. Мое сердце забавно подпрыгивает.