Иван Беличев, заглянув как-то вечером к нам, торжествующим тоном сказал:

— Ну, кто был прав? Продали нас с потрохами Гитлеру! Теперь держись! Будут наводить свои порядки, что запищим...

Затем он сообщил со слов своего друга — начальника порта в Русе — новость: фашисты решили прибегнуть к одной хитрой уловке, чтобы прорываться без потерь через наши минные поля во внутренние воды Черного моря. Свои подводные лодки они начали пристраивать в кильватер советским эсминцам и сторожевым катерам и на «хвосте» у них преодолевать минные заграждения...

Эти сведения были, конечно, незамедлительно переданы командованию.

На связь обычно я выходил в полночь — в двадцать четыре часа по Гринвичу. Пришлось удвоить бдительность, соблюдать чрезвычайную осторожность, поскольку в Софии появилось много гестаповцев, переодетых агентов немецкой военной разведки «абвер», тайных сотрудников «СД». Ухо следовало держать теперь особенно остро. Опытные гитлеровские ищейки могли напасть на след.

Чтобы не бросаться в глаза своей бездеятельностью в дневное время — ширма туриста уже давно не годилась в той обстановке, — я решил устроиться на работу, даже временную. Имея несколько профессий, осуществить этот план не представляло трудностей.

Для начала предложил свои услуги одному часовщику-армянину. Я немного знал часовые механизмы. Помню, на судне «Ван» однажды починил карманные часы старпому... Часовщик согласился взять меня в помощники. Более того, он разрешил мне брать к себе на квартиру ручные, карманные и настенные часы и там ремонтировать. Это была неплохая ширма для посторонних глаз...

Не менее хорошей маскировкой была и другая моя работа — электромонтера, на которую я перешел позже. Вооружившись шлямбуром, молотком, отвертками, бермановскими трубками, шнуром и розетками, я постоянно был занят в дневные часы. Но настоящая работа начиналась ночью, когда город погружался в сон...

Передачу и прием производил со своей квартиры. В эфир уходили бесчисленные точки и тире морзянки. Она давно уже стала, так сказать, моей второй азбукой.

У меня была хорошая зрительная память, и она мне крепко помогала в работе.

За успешное выполнение заданий, передачу ценных сведений, помогавших командованию наших Вооруженных Сил в борьбе с фашистскими захватчиками, я получил благодарность. А однажды принял такую радиограмму: «За образцовое выполнение заданий вы представлены к правительственной награде»...

Как-то я встретил недалеко от нашей улицы Кавала своего старого знакомого — представителя немецкой фирмы «Адлер» Маринова. Это было вскоре после разгрома фашистских армий на Курской дуге. Он медленно шел по улице, держа в одной руке портфель, а в другой зонтик. Накануне прошел дождь, и Маринов осторожно ступал по тротуару, выбирая сухие места. Увидев меня, он округлил глаза, затем приветливо поздоровался, приподняв шляпу:

— А, господин Муней? Очень, очень рад видеть вас...

Он изобразил на лице радостную улыбку.

— Целую вечность мы уже вас не видели. Нехорошо, нехорошо забывать старых друзей. Впрочем, понимаю. Жена, теща, родственники, одним словом... Как же поживаете, чем промышляете?

Хотя Маринов всегда говорил, что он будто не любит касаться вопросов политики, но все же не преминул мне сказать:

— Все труднее становится жить нашему брату обывателю. Слишком много туч в небе... Посмотришь — не по себе от них. Ах, эта война, эти бомбежки! Железные нервы надо иметь...

Он закурил, грустно покачал головой.

— Вероятно, вы уже слышали, что нашим союзникам пришлось немного отойти, чтобы выровнять фронт под каким-то русским городом Курском...

Маринов так и сказал «нашим союзникам», имея, конечно, в виду прежде всего фашистскую Германию. Не такой уж мажорный тон, как раньше, звучал в его голосе. Больше минорных ноток было. Да и вид у Маринова был какой-то блеклый. Сказав о Курске, он тут же упомянул о Сталинграде.

— Красным удалось вернуть этот город. Но они получили одни развалины, пустыню. Жаль только, что армия фюрера понесла там потери...

— На то и война, господин Маринов, — ответил я, вроде успокаивая его. — Как на всякой войне бывают удачи и неудачи. Может, под Курском это сделано с определенным расчетом. Чтобы собрать, например, крепкий кулак и ударить на другом участке фронта по красным...

— Возможно, вы правы, господин Муней. Еще Клаузевиц говорил, что везде быть сильным нельзя...

Он расспросил о жене, о здоровье, просил заходить не забывать старых друзей, и мы распрощались.

Я решил зайти к Ивану Златеву, который недавно вернулся из поездки на какую-то стройку. За последние дни я передал в Центр несколько шифровок о возведении оборонных сооружений в районе Каварна и других мест. Может, он сообщит еще что-нибудь новое.

Провокатор

Но однажды стряслась беда. Когда я шел утром по своим делам, меня остановили на улице каких-то два человека в штатском и предложили следовать за ними в полицию. Я возмутился, потребовал объяснений — на каком основании меня задерживают. Предъявил паспорт. Но они даже не захотели посмотреть его и повторили свое требование. Пришлось подчиниться...

Это было совершенно неожиданно, ибо никаких причин к моему аресту, как мне тогда казалось, не имелось. Работая, я не замечал, чтобы за мной следили. Никаких подозрительных «хвостов» за собой не видел. Возле нашего дома филеров как будто не встречал.

Что бы это могло значить? Я напряженно думал, вспоминал, какие у меня были на первых порах по приезде в Болгарию случаи, которые могли бы послужить теперь поводом для ареста. Кажется, никаких не было. И вдруг вспомнил об одном эпизоде.

Как-то я гулял со знакомыми молодыми людьми — друзьями Маринова. Это было вскоре после выпивки в ресторане на брудершафт. На улице к нам подошли два их приятеля вместе с сыном Маринова. Поздоровались, поговорили о том о сем. Заметив на этой улице какое-то старинное здание с мемориальной доской, я извинился и пошел прочесть надпись. Они о чем-то продолжали оживленно говорить, шутить, смеяться. До моего уха донеслись слова Маринова, торжественно произнесенные им по-латыни: „Requiem alternam dona eis Domine, et lux perpetua buceat eis”[18]. Начала фразы я не слышал.

Затем один из тех, с кем подошел к нам Маринов, вдруг сказал:

— Насчет вечного покоя и света это верно, но ты мне скажи, кто этот остроносый дядя? — кивнул он в мою сторону головой.

— Это? Турист. Англичанин, но живет теперь в США. Приехал познакомиться с нашей страной. Говорит,