- В том-то и дело, я не уверен, правильно ли поступлю. Тот, кто берётся помочь, человек очень не однозначный.

- Брат, у меня нет выбора, и хуже не будет. Я принимаю ответственность на себя. Если выйдет добро, тебе зачтётся перед космическим разумом. А коли не так – кармические последствия на мне.

Тот покачал головой.

- Даже не знаю. Указания махатм на сей счёт можно толковать по-разному. Пока присоединяйся к нам. Вижу, ты – не приверженец «Живой этики». Не страшно. Просто – отдохни, расслабься, откройся потоку света. От тебя никто и ничего не требует.

Игорь опустился на циновку в окружении дюжины последователей Рерихов и Блаватской. Ритмичные заунывные звуки действительно создали подходящее настроение. Потом он сидел спокойно, занимаясь самосозерцанием. И когда глава здешних агни-йоговцев начал читать отрывки из посланий махатм, они уже не показались таким откровенным бредом как раньше. Быть может, в этом учении есть зерно истины?

На прощание донецкий гуру сунул листок бумаги с адресом и телефоном.

- Иди туда с чистой душой и крепким духом, брат. Да пребудет с тобой высшая сила и высшая мудрость.

На тёмной улице, среди ржавых «Таврий» и пыльных тополей, Игорь стряхнул с себя наваждение. Траппер с «Ремингтоном» не имеет права поддаваться буддистским чарам. Иначе закрадётся мысль, что искать Рашида не стоит. Мерзавец и так испортил себе карму настолько, что в следующей жизни воплотится в скунса. Долой иллюзии, к этой следующей реинкарнации его надо приблизить как можно быстрее, не надеясь на правосудие космических сил.

***

Советский Союз, 1950 год

В подвалах МГБ всё нарочито громко: лязг замков, хлопанье дверей, грохот сапог, подбитых металлическими подковками. Если бы не дело чрезвычайной важности, лучше не ходить бы сюда, вздрагивая от каждого стука.

- У вас двадцать минут.

Короткую обыденную фразу чекист выдал, словно из чугуна отлил. Пожалуй, на двадцать первой минуте начнётся светопреставление. Или война с США.

За месяцы, прошедшие со дня, когда Гостехника решила засекретить опыты по фотосъёмке в электрическом поле, Семён Давидович Кирлиан в третий раз явился на площадь Дзержинского. Визиты в госбезопасность перестали его пугать как в первый раз. Просто неприятная часть работы. Однако краснодарский изобретатель не набрался иллюзий. Во время очередного вызова его статус сотрудничающего с органами запросто обернётся куда менее приятным. Поэтому нервный холодок носится по телу и в этот раз, несмотря на то, что встречу выхлопотал заместитель директора кинофотоинститута.

Дискомфорт усилился, когда вместо обычных рабочих кабинетов старший лейтенант отвёл посетителя в подвал. Быть может, осуждённых за тяжкие преступления не годится допрашивать наверху, но всё же… Каменный мешок без окон, яркие электрические лампочки, голый деревянный стол, намертво прикрученные стулья, а запах! Боже, какой запах… Престранный букет, в котором угадываются подгнившая кровь, тяжкий дух давно немытого тела, блевотина и целая гамма примесей. Не сильный, но отчётливый аромат страха и безнадёги. Офицера МГБ он не смутил. Просто работа такая, не привыкать.

Чекист властно указал Кирлиану на стул. Через минуту ввели невысокого пожилого мужчину с нездоровым цветом лица, на общение с которым и отведено двадцать коротких минут.

- Здравствуйте. Меня зовут Семён Давидович. Я из кинофотоинститута.

Арестант глянул в ответ с едва заметной усмешкой. Он прекрасно понял чувства человека, не привычного к застенкам НКВД-МГБ, и его замешательство.

- Заключённый Треппер, статья пятьдесят восьмая.

- Стоять не положено. Сесть! – гавкнул старший лейтенант.

Осуждённый расцепил руки, сомкнутые за спиной, и уселся на табурет.

- М…м, как вас по имени-отчеству?

- Лев Захарович.

- Э, понимаете, я открыл свечение органических тел в высокочастотном электромагнитном поле. То есть, не я первый открыл, были Тесла и другие, но пытаюсь… Слышал о неком поляке, который тоже… Вы знаете эту историю?

- Был знаком с его младшим сыном. Позволите закурить? Спасибо, - Треппер глубоко затянулся. Папироса от хозяев подвала – одна из традиций карательной и пенитенциарной системы. – В двадцать втором учился с ним в Кракове, в Ягеллонском университете.

- Что же он вам рассказывал?

- Не много, - изменник Родины обернулся к чекисту, тот кивнул – говори уж. – По заданию ГПУ я принял участие в вербовке Генрика Наркевича-Иодко с целью организации поездки в советскую часть Белоруссии и поиска тайного архива его отца, врача и изобретателя Якова Оттоновича Наркевича-Иодко. Поездка состоялась, но Генрик ничего особо ценного не обнаружил. По крайней мере, он нам так сказал.

- Никогда не слышал о таких людях.

- Не удивительно. Пожертвуйте ещё папироску.

- Забирайте всю пачку.

- Спасибо. А то если не принесу папирос уголовным… Не будем об этом. Так вот, державший со мной связь офицер ГПУ по кличке «Кастусь» говорил, что Наркевич-Иодко был очень знаменит до революции, умел делать снимки электрического поля человека и лечить от болезней, считавшихся в то время неизлечимыми.

- Надо же! – вскинулся Кирлиан. – То есть я фактически повторил…

- Не обязательно. ГПУ срочно собирало сведения о новаторских медицинских методах, надеясь вылечить Ленина. Поэтому мы… - Треппер осёкся. Больше нельзя отождествлять себя с госбезопасностью. – Поэтому они пытались раскрыть его секрет. Генрик утверждал, что никакого тайного архива нет, а все документы отца в девятнадцатом