– Мы с ее отцом пришли на эту пьесу много лет назад, когда только начали встречаться, – призналась мама и погладила Джульетту по голове. – И решили назвать нашего первого ребенка или Ромео, или Джульеттой.

– Что ж, тогда радуйтесь, что у вас дочка, – улыбнулась актриса.

Родители засмеялись, а Джульетта стала меньше бояться женщины с таким же именем, как у нее.

– А вы не могли бы дать нам автограф? – Отец отпустил плечо Джульетты и стал копаться в рюкзаке. – У меня тут где-то есть программка.

– Почему бы не подарить юной Джульетте пьесу? – Актриса улыбнулась ей. – Ты уже знаешь буквы?

– Я умею считать до ста, – гордо заявила девочка.

Женщина помолчала, затем улыбнулась. Она встала и пошла за сцену. Платье у нее колыхалось так, как никогда не смогут комбинезоны. Вскоре она вернулась с книжечкой из листков, скрепленных бронзовыми скобками, взяла у отца Джульетты угольный карандаш и большими красивыми буквами написала ее имя на обложке.

Актриса вложила книжечку в ручонки Джульетты:

– Хочу, чтобы ты это взяла, Джульетта из укрытия.

– Мы не можем принять такой дорогой подарок, – запротестовала мама. – Так много бумаги…

– И ей всего пять лет, – добавил отец.

– У меня есть другая, – заверила актриса. – Мы делаем их сами. А эту я хочу подарить ей.

Она протянула руку и коснулась щеки Джульетты, и теперь девочка не отпрянула. Она была слишком занята, перелистывая страницы и разглядывая пометки, сделанные от руки на полях рядом с печатными словами. Она заметила, что одно слово было обведено снова и снова. Многие слова она понять не смогла, но его – прочитала. Это оказалось ее имя, и оно встречалось перед началом очень многих предложений: «Джульетта».

Это была она. Джульетта посмотрела на актрису, сразу поняв, почему родители привели ее сюда, почему они шли так долго и так далеко.

– Спасибо, – поблагодарила Джульетта, вспомнив про хорошие манеры. И добавила, немного подумав: – Жаль, что я заснула.

32

Сближенье ваше сумраком объято.

Сквозь толщу туч не кажет солнце глаз.

Пойдем, обсудим сообща утраты

И обвиним иль оправдаем вас[2].

Это было худшее в жизни Лукаса утро после очистки – и он задумался: не пойти ли на работу, не наплевать ли на оплаченный выходной, сделав вид, будто сегодня обычный день? Он сидел в изножье кровати, набираясь мужества, чтобы встать. На коленях у него лежала одна из звездных карт. Едва касаясь бумаги кончиками пальцев, чтобы не размазать рисунок, он погладил выведенные углем очертания одной звезды.

Звезда была не такая, как остальные. Те выглядели просто точками на аккуратно расчерченной сетке, с пометками о дате наблюдения, координатах и яркости. Эта, другая, – продержалась меньше остальных. Звезда была пятилучевая, как звезда шерифа. Лукас вспомнил, как нарисовал этот контур, разговаривая с Джульеттой в одну из ночей (бронза на ее груди слабо поблескивала в тусклом свете, просачивающемся с лестницы). Он вспомнил, каким волшебным был ее голос, как очаровывало ее поведение и как ее появление в его скучной размеренной жизни оказалось столь же неожиданным, как просвет в облаках.

И еще он вспомнил, как она отвернулась от него в камере две ночи назад, как пыталась пощадить его чувства.

Слез у Лукаса уже не осталось. Почти всю ночь он плакал из-за этой женщины, которую едва знал. И теперь он думал, что ему делать с сегодняшним днем и с собственной жизнью. От одной мысли, что Джульетта сейчас снаружи и делает что-то для них – чистит, – его начинало тошнить. Наверное, из-за этого у него уже два дня не было аппетита. Что-то внутри него подсказывало, что еда в желудке не удержится, даже если он заставит себя что-то съесть.

Лукас отложил карту и уткнулся лицом в ладони. Он сидел, испытывая безумную усталость, и старался убедить себя, что надо просто встать и пойти на работу. Если он пойдет на работу, то хотя бы отвлечется. Он попытался вспомнить, чем занимался в серверной на прошлой неделе. Кажется, сервером из восьмой стойки, который снова «упал»? Сэмми посоветовал ему заменить материнскую плату, но Лукас заподозрил дефектный кабель. Теперь он вспомнил, что делал: настраивал локальную сеть. Вот чем ему следует заняться сегодня. Чем угодно, лишь бы не сидеть тупо в выходной день и не страдать из-за женщины, которую толком-то и не знал, но о которой уже рассказал матери.

Лукас встал и влез в тот же комбинезон, что носил вчера. Он постоял, уставившись на голые ноги без носков и гадая, зачем встал? Куда он идет? Голова была совершенно пустой, тело онемело. Интересно, сможет ли он так простоять, не шевелясь, до конца жизни? Кто-нибудь его рано или поздно найдет, так ведь? Мертвого и оцепеневшего, стоячую статую-труп.

Он тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и пошарил взглядом в поисках ботинок.

Нашел. Уже достижение. Значит, он хотя бы сумел собраться.

Лукас вышел из комнаты и побрел к выходу на лестницу, пробираясь между вопящими детьми, у которых сегодня не было занятий в школе. Родители пытались отловить их и заставить одеться и обуться. Лукас воспринимал этот шум всего лишь как звуковой фон. Как гул в ногах, уставших сперва от долгого спуска на встречу с Джульеттой, а потом от еще более долгого подъема обратно. Выйдя на лестничную площадку, он ощутил знакомый внутренний толчок – захотелось пойти наверх, в кафе. Только об этом он и мог думать всю прошлую неделю: как-нибудь скоротать очередной рабочий день, чтобы потом отправиться наверх – ради шанса увидеть ее.

Неожиданно Лукасу пришло в голову, что он все еще может ее увидеть. Он не был любителем рассветов, отдавая предпочтение сумеркам и звездам, но если он хочет ее увидеть, то надо подняться в кафе и осмотреть ландшафт. И там он увидит новое тело, новый комбинезон, еще поблескивающий в неярком солнечном свете, просачивающемся сквозь проклятые облака.

Лукас ясно представил эту картину: Джульетта лежит в неуклюжей позе: ноги переплелись, рука прижата телом, повернутый шлем смотрит на укрытие. А еще он увидел себя десятилетия спустя: одинокий старик сидит перед серым экраном и рисует не звезды, а ландшафт. Один и тот же ландшафт, снова и снова глядя на утраченную любовь, изображая одну и ту же неподвижную фигуру и вытирая слезы, которые капают и превращают угольные штрихи в грязь.

Он станет совсем как бедняга Марнс. Мысль о Марнсе, который