Богдан в восемнадцать не был готов, однако родил со своей прошмандовкой. Воспитал при этом сам. И работал, и учился. И помогать было некому. Меня еще как-то поднял и ничего — все имеет в столь молодом возрасте. Только характер закалил. А чем я хуже Богдана? У меня даже возможностей больше. И в отличие от него, я хотя бы вдоволь нагулялся с девками. Да и родить малого, чтобы в сорокет иметь взрослого сына — не так уж и плохо. Охренеть, конечно, у меня мысли. Может, Лиля реально не беременна, а я такую пургу в своей башке выстраиваю.

— Егор?

— А? — поворачиваюсь на Лилин голос. — Выспалась?

— Я сорок минут всего поспала. Можно я сделаю то, что тебе не понравится?

— Ты уже сделала. Насисьники поправь, пожалуйста.

— Зануда, — цокает, но все же поправляет лямки от купальника. — Так вот. У тебя прыщ на спине, можно я его выдавлю? — улыбаясь, произносит она и стягивает с глаз очки. — Плиииз, — протяжно произносит она. Так, спокойно, она может быть беременна.

— Нельзя, — как можно сдержаннее произношу я.

— Эх, тогда пойдем купа-купа.

— Пойдем, — приподнимаюсь с лежака и тяну на себя за руку Лилю.

Ее непосредственности можно однозначно позавидовать. Никто не купается так, как она. Ну может, еще в первый день люди радуются лазурной охренеть какой красивой воде, а дальше все уже с привычным выражением лица. Все, кроме детей и Лили.

— Это самые лучшие дни в моей жизни, — запрыгивает на меня, оплетая торс ногами. — Спасибо. Мне такого кайфа еще никто не дарил, — обхватывает ладонями мое лицо. — За все годы моей работы я накопила восемь тысяч баксов. Немного, конечно, но хоть что-то. Они лежат на моем банковском счету. Спецом, чтобы я их не тратила. И вот теперь я поняла, что пофиг. На квартиру я все равно не накоплю с такой зарплатой, а вот на морюшко хотя бы раз в год — хочу. И буду ездить. Будем, да?

— Будем, — киваю, а сам понимаю, что, вполне вероятно, моря Лиля в течение года, а в реале двух, а может и еще больше, не увидит. Так что, наверное, и к лучшему, что в этот раз получилось сюда прилететь.

— Что ты на меня так смотришь? — улыбаясь, произносит она.

— А ты на меня?

— Хочу и смотрю.

— Ну и я тоже, хочу и смотрю.

— Повторюха-муха, серая пердуха.

— Лиля, блин.

— Ну что? Еще скажи, что не знаешь такого. Откуда-то ты в курсе о песенке про могилку.

— Я знаю повторюха-муха, старая старуха, а старухе триста лет, ее водят в туалет, а не про твою пердуху, — на мои слова Синичкина заливается таким смехом, что аж похрюкивает. Невольно начинаю смеяться вместе с ней.

— Видимо, мы в разных дворах росли.

— Сто пудов. Надо выходить уже, солнце палит, — вдоволь насмеявшись, наконец, произношу я.

— Давай еще чуть-чуть.

— Нет. Не хватает еще сгореть в последний день отдыха.

— Ну, Егор.

— Я сказал, выходим.

* * *

Смотрю за тем, с какой скоростью Лиля поглощает набранную тарелку еды и невольно хочется вставить свои пять копеек насчёт того, чтобы столько не ела на дорогу. Мало ли что. Но если я заведу сейчас эту песню, то последний вечер на отдыхе будет сто процентов испорчен. Справившись со своей тройной порцией, Синичкина переводит взгляд на мою тарелку. Да ну ладно, серьезно?!

— А ты будешь доедать семгу? — да я еще и не начинал ее есть! И пусть аппетита у меня нет, но давать Лиле еще сверху соленую рыбу — это какое-то сумасшествие.

— Конечно, буду. Я голоден.

— Ну ладно, — встает из-за стола.

— Ты куда?

— За семгой.

Да ну, твою мать. Я ей не папочка, да даже не муж, чтобы запрещать бесконтрольно жрать столько соли, но, черт возьми, а как по-другому? Я не успел обдумать, как ей это сказать, как вдруг Лиля вернулась за столик без рыбы, но с тремя пирожными.

— Закончилась. Надо было сразу больше брать.

— Да куда уж больше.

— Куда надо. Все уплачено, чего это я должна стесняться за свои бабки. Ну за твои, какая разница?

— Не должна. Ешь, ешь, — соглашаюсь я, дабы не гневить Синичкину.

Отправляю в рот семгу, а та сука так пересолена, что сводит язык. Ну как это можно есть?

— Пересолена, — убираю тарелку в сторону.

— Да. Мне тоже не особо понравилась, — как ни в чем не бывало сообщает Лиля, отправляя пирожное в рот. — А можешь принести попить?

Киваю, вставая из-за стола. Кой черт меня дернул обернуться в ожидании моей очереди — не знаю. Лучше бы я этого не видел. Синичкина быстро доедает с моей тарелки рыбу. Прожуй хоть, бестолочь.

Заказываю два кофе и возвращаюсь к столикам и подаю Лиле чашку.

— А где моя тарелка?

— Я официанту отдала. Ты же вроде все съел.

— Ага, все.

— За то, чтобы этот отдых был не последним в этом году, — приподнимает чашку с кофе и глотает горячий напиток.

Ночь, как и ожидалось, выдалась постоянными хождениями за водой. Еще бы, столько соли нажрать.

Возможно, и здорового человека мутило бы в самолете от съеденного и выпитого накануне — не спорю. Однако, уверенность в том, что Синичкина, к счастью, не больна с каждой минутой укреплялась в моей голове. Во всем этом есть лишь один положительный момент — блевотня началась не сразу, а спустя семь часов лета.

— Меня ненавидит весь салон, да? — еле слышно произносит Лиля, ополаскивая лицо холодной водой.

— За то, что воняет блевотиной?

— За то, что я заняла туалет.

— Не переживай, они вошли в твое положение.

— Господи, как же мне плохо… чертова турбулентность.

— Это не она. Хватит уже дурью маяться, — убираю мокрую прядь волос с совершенно бледного лица Лили. — Ты беременна. Пусть даже еще десять тестов покажут, что нет, но это так.

— У меня просто нет сил с тобой спорить.

— А не надо со мной спорить. Надо просто сделать так, как я скажу, когда мы прилетим, а не припираться со мной на уровне маленького ребенка. Все. Разговор закончен, — подаю ей бутылку воды.