Шрифт:
Закладка:
Лида показывает. Капитан начинает осматривать местность.
— Отличная дорога, — говорит он. — Вот оно наше боевое счастье.
— Добрая дорога, — хвалит сержант.
— Не будем терять времени. Проводника в головную машину. Все по местам!
— Я вернусь назад, — сказала Лида.
— Скоро вернемся все вместе.
— Нет, я должна вернуться сейчас. До свиданья.
Капитан взял ее за плечи, и с минуту они стояли молча, глядя друг другу в глаза.
— Это действительно так нужно?
— Да, я уже сказала. Счастливого пути.
Но капитан все еще не решается отпустить ее. Немного подумав и вдруг переходя на «вы», он спросил:
— Выходит, вы тоже выполняли задание?
— Можно считать так.
— Скажите тогда, как вас звать?
— Лида.
Капитан нагнулся и поцеловал ее в голову, в грубый шерстяной платок.
— Мы не забудем вас, Лида!
В глубине леса затих гул моторов, замерли потревоженные ветки орешника, и единственный лист, качавшийся на самой вершине, сухой и мятый, медленно кружась, опустился на землю. Она медленно и неохотно отвернулась от леса и пошла назад, все ускоряя шаг, чтобы побыстрее согреться.
Глава двенадцатая
Лида шла своей обычной походкой, широко махая руками, и с ребяческим азартом хрупала льдинками в насквозь промерзших лужах.
Ребята увидели Лиду, когда она, незаметно обойдя колхозные амбары, вышла на заднюю дорогу. Это был наиболее безопасный путь.
— По-моему, с ней что-то стряслось, — заметил Сашка. — Идет как ни в чем не бывало.
— Надо ее сюда позвать, — сказал Леонид. — Около ее дома дежурит патруль.
Ребята раздвинули колья и вылезли на дорогу.
— Лида!
— Хальт!
Откуда же взялись эти трое? Они шли в ногу тяжелым солдатским шагом, и тот, что был в середине, с длинным лошадиным лицом и в кургузой шинели, первым вскинул автомат.
— Лида, беги! — дико заорал Сашка. И они с Леонидом бросились в переулок. Вслед им хлестнули выстрелы. Пули щелкали о кремневые стволы старых яблонь, а отскочив рикошетом, пели на разные голоса.
Лида продолжала идти по дороге, даже шагу не прибавила, только озябшие руки спрятала на груди под шерстяной платок. Она шла, глядя себе под ноги, и не собиралась уступать дорогу. Это ее дорога. На ней еще видны рубчатые следы гусеничных траков. Здесь, перед тем как покинуть деревню, в последний раз прошли танки. Теперь их не догонишь.
— Хальт!
Она подняла голову. Их было трое: два автомата и ручной пулемет с черным прикладом. Рассмотреть остальное она не успела. Острый угол приклада врезался ей между ключиц. Женщины, сидящие в ближнем укрытии, услышали истошный, захлебнувшийся крик и в страхе начали креститься. Этот крик, в котором слились и боль, и ненависть, и прощание с жизнью, был единственным. Лида пересилила боль и намертво закусила губы. Она не ожидала удара и не успела приготовиться. Больше она кричать не будет. Ни за что!
Удар был нанесен опытной рукой, но она устояла, только ноги вдруг перестали слушаться. Ее почти волоком протащили по переулку и потом вывели на улицу. Тут ей стало легче дышать, и ноги перестали подкашиваться. Вот здесь совсем недавно стояли танки и она читала газету. Это самое высокое место в деревне. Отсюда хорошо видно во все стороны. Только не думать о том, что впереди…
Пулеметчик-эсэсовец из команды штурмбанфюрера Хартунга, нагловато улыбаясь, глядел на майора Мезера.
— Мне нужна она только на полчаса, — говорил он и тыкал стволом пулемета в сторону Лиды. — Всего на полчаса, не больше. Тут рядом есть пустая комната. На том свете ей будет что вспомнить.
Мезер поморщился. Черт знает что. Эти парни привыкли безобразничать. Им уже не терпится. Но пусть не думают, что он будет поощрять их распущенность. Он выполняет свой долг и поступит так, как требует приказ. Она знает, что будет повешена, и молчит. Ему знакомо это фанатичное упрямство. Тут есть над чем задуматься. Во всяком случае, кем бы она ни была и чью бы волю ни выполняла, она заслуживает достойной смерти.
— Выводите! — приказал он конвойным.
На улице Лиду поставили рядом с толстой липой, у которой уныло обвисли голые сучья. В них печально посвистывал ветер. Рядом раскинулся заросший бурьяном пустырь. На этом месте когда-то стоял двухэтажный дом ее деда. Эта липа и еще несколько деревьев, от которых остались только пни, были посажены Фомой Яковлевичем Матвеевым. Глядя на пустырь, Лида вспомнила: ей было восемь лет, когда сломали дом. Среди развороченных камней разрослась белена. Они с мальчишками рвали ее и ели, думая, что это мак. Потом мать, завернув в одеяло, возила ее в больницу. Какие были глупые.
По другую сторону дороги находился магазин. Двери его были сорваны, и в проходе громоздились пустые ящики. Лида увидела ящик в руках Липатыча и отвернулась. Только не думать об этом. Иначе не выдержишь, закричишь, раздавленная страхом, и тогда…
Мезер, поеживаясь, стоял в стороне. Дул ветер, короткий день куксился и мрачнел, а невозмутимость приговоренной наводила на мысль о том, что она надеется на спасение. А что, если вернутся русские танки? В этой стране можно ожидать всего. Придется поторопиться.
А в это время Липатыч лихорадочно рылся у себя в чулане в груде разного старья. Тут были негодные противогазы и простреленные каски, кожаные подсумки и просто обрывки ремней — словом, все то, что можно было подобрать на фронтовых дорогах. Несколько раз ему попадалась веревка, сделанная из парашютного стропа. Липатыч пожалел ее и засунул подальше. Наконец он нашел длинный кусок сталистого немецкого кабеля, в нескольких местах посеченного осколками, и на нем остановил свой выбор.
…И все-таки она почувствовала страх. Он навалился на нее внезапно и сковал все тело, когда она увидела, как длиннолицый, стоя на ящике, привязывает кабель к нижнему суку липы. Вот он подходит к ней. Протягивает руки. И тогда она решилась.
— Я сама, — сказала Лида и шагнула к ящику.
Тяжелые кирзовые сапоги потянули ее книзу. На какое-то мгновение резкая боль затуманила сознание, но почти тут же она ощутила под ногами землю. Она выпрямилась и далеко за речкой увидела молодые елочки, обступившие поляну, на которой они играли в футбол. Рядом с ней кричали на непонятном языке, но это уже не имело никакого значения. Главное было в ней, в этих елочках и в сером небе над ними.
Мезер в бешенстве хлестал Липатыча концом оборванного
