Шрифт:
Закладка:
И на этом кончилось объяснение сестер[137].
Дантес женился на Екатерине Гончаровой. Их свадьба состоялась 10 января 1837 года. Венчали сперва по католическому, а затем – по православному обряду. В регистрационной книге Исаакиевского собора священник записал, что Екатерине Гончаровой было двадцать семь лет. На самом деле ей было двадцать девять, то есть почти на четыре года больше, чем жениху. Пушкин не явился ни в собор святой Катарины, ни в Исаакий, а Наталья Николаевна, повинуясь его приказу, вернулась домой сразу после венчания и на свадебном торжестве не присутствовала.
Голландский посланник стремился хотя бы к формальному примирению между Пушкиным и Дантесом. Сразу же после свадьбы Дантес по настоянию приемного отца написал Пушкину: теперь, мол, все стало на свои места и пришло время забыть о произошедшем. Пушкин не ответил. 14 января граф Строганов давал в честь новобрачных праздничный обед. На этом обеде барон Геккерн подошел к Пушкину. Он улыбался и был любезен, как только мог. Он сказал, что теперь уверен в том, что Пушкин изменит отношение к сыну. Отныне и впредь, как он надеется, Пушкин будет обходиться с ним, как с родственником, как с зятем. Пушкин холодно ответил, что не имел насчет отношений с Дантесом никаких намерений. Однако Дантес с женой все-таки решили навестить Пушкина. Их не приняли. Дантес вновь написал Пушкину. Тот даже не вскрыл письма. Более того, он повез его Екатерине Ивановне Загряжской с тем, чтобы она вернула его Дантесу.
У Загряжской Пушкин столкнулся с голландским посланником и передал письмо непосредственно ему, на словах добавив, что отказывается не только читать письма Дантеса, но и слышать его имя. Геккерн отказался принять письмо, не ему написанное. Пушкин вышел из себя и будто бы прокричал:
– Ты возьмешь его, негодяй!
Геккерн молча проглотил оскорбление, но с тех пор откровенно жаловался всюду, что Пушкин ведет себя как дикарь, истинно достойный именоваться африканцем.
Второй вызов
Несмотря на такие скандалы Дантес при встречах на балах и светских раутах продолжал открыто ухаживать за Натали, слухи и шутки об их связи не прекращались. Высший свет Петербурга с удовольствием наблюдал за развитием этого романа, наблюдая, как Натали Пушкина танцует с Дантесом, опуская глаза под жарким долгим взглядом своего шурина. Пушкин скрежетал зубами, и на лице его появлялось «тигриное выражение».
23 января 1837 года состоялся большой бал у Воронцовых-Дашковых в присутствии царской фамилии. Дантес опять танцевал два танца с Натальей Николаевной, шутил, каламбурил, вел ее к столу. При этом он позволил себе довольно грубую, откровенно солдафонскую шутку, от которой Наталья Николаевна вздрогнула: «Теперь я знаю, что у вас мозоли красивее, чем у моей жены». Оказывается, накануне Дантес болтал с мозольным оператором, или, говоря современным языком, мастером по педикюру, услугами которого пользовались все сестры Гончаровы. Мастер поделился «сведениями»: у Натальи Николаевны мозоли круглой правильной формы, а у Екатерины – неровные. Но по-разному, а звучат одинаково, поэтому дурацкая шутка была воспринята слышавшими ее, как: «Теперь я знаю, что у вас тело красивее, чем у моей жены». И, конечно, все расценили эту дурацкую фразу как признание, что Дантес добился-таки взаимности.
Дома Пушкин спросил жену о содержании разговора, а узнав, в чем дело, отправил барону Геккерну откровенно оскорбительное письмо.
«Господин Барон!
Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма. Я увидел, что минута настала, и воспользовался этим. Вы знаете остальное: я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном.
Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, – вы отечески служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (довольно, впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «Возвратите мне моего сына!»
Вы хорошо понимаете, Господин Барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы мое семейство имело малейшее сношение с вашим. Под таким условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опозоривать вас в глазах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что намеревался сделать. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее – обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай. Я вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, поверьте мне, не остановлюсь.
Имею честь быть, Господин Барон,
Ваш покорный и послушный слуга
Александр Пушкин.[138]»
Получив письмо, Геккерн в тот же день объявил Пушкину, что от его имени Дантес делает ему вызов. И что дуэль должна состояться в «кратчайший срок». Пушкин принял вызов.
Ответ не заставил ждать:
«Милостивый Государь!
Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту дʼАршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой
