Ньютона никто не бил.

Но каждое утро он просыпался с чувством, что его отлупили, ловко, намеренно и без жалости, причем имели на то полное право.

Жизнь в монастыре начиналась с закалки.

Рэндж не мог опрокинуть на себя ведро с ледяной водой, а до ручья было около мили под гору. Поэтому калеку обливал беглый каторжник Мэйсон, который делил с ним келью и ухаживал во время трапезы.

– Господь любит сирых и убогих! – вещал капеллан Моррет. – Безногих, трусливых, уродливых. Бог не дал им счастья, но жизнью наделил в избытке. Кому надоело тянуть лямку? Обрыв в ста ярдах за монастырем. Сигайте вниз и постарайтесь не забрызгать собой тропинку. Ослы боятся запаха крови, а больше никакая тварь не полезет на эту верхотуру.

Солнце вставало над горами ослепительным палачом. Утром оно раздирало глаза послушников и вытаскивало из сна, днем надевало на головы терновый венец соли и пота и полосовало лучами, а ночью оставляло на расправу морозу.

Кельи вырезали прямо в скале, дверей они не имели.

Здесь не водилось кроватей и одеял. Спали вместе по десять человек в одной тесной, кашляющей и сопящей куче.

Не было ножей, вилок, полотенец и сахара.

Работали по шестнадцать часов в сутки. Били колодцы, искали воду, возили землю из долины, возделывали грядки на граните, присыпанном горстью почвы. Вырубали новые кельи. Укладывали отбитый камень в длинную изогнутую стену. Она поднималась до колена взрослого мужчины и росла медленно.

Раз в неделю кипятили бочку воды, разливали по ковшам и мискам, скребли обритые макушки, изнывая от отсутствия мыла. Безуспешно гоняли вшей и клопов.

Среди послушников встречались разные портреты: беглые рабы, дезертиры, грабители, золотоискатели и расстриги. Всего около сотни. Но чаще прочих встречались калеки, как Ньютон. Немой, с отнявшимися руками, он не чувствовал себя кашей в облике человека среди всего разнообразия людских обломков, населявшего монастырь.

– Кто сказал, что Бог помнит тебя?! – громогласно противоречил себя капеллан. – Да ему плевать! Важно, чтобы ты любил его, невзирая ни на что! Бог – твой враг. Он лишил тебя прав и человеческого облика. А ты не иди на поводу у чувств. Месть – призвание слабых и целых. Ты – кусок человека, пока не найдешь своей части в ком-то другом.

Капеллан Моррет муштровал их, как солдат, готовящихся к войне. Служба вколотила в него незыблемые законы и правила. С рассветом – подъем. Разбудить тело – значит разбудить душу. Завтрак – каждому. Обед – только тем, кто выработал норму. Вместо ужина – молитва. Перед сном – три поучительные истории, каждая – от нового человека.

Рэндж благодарил судьбу за молчание. Он не хотел делить свою жизнь ни с кем. Единственное орудие труда – его ноги работали на благо общины каждый день. Обычно он месил ими густое кукурузное тесто. Реже готовил цементную смесь.

Дни сплющивались друг о друга и растекались грязью под ногами. Ньютон скрипел зубами во сне и питался местью.

– Бог не твой! – поучал капеллан, заставляя послушников отжиматься и приседать. – Мой! Заслужить Бога может каждый, вот только не всякому он уперся вот сюда, – Моррет стучал кулаком в грудь, – острием копья и сказал: «Иди вперед, куда ни открою дорогу. А поведу в ад – прикрой глаза от пепла, завяжи рот от дыма, заткни уши от воплей мучеников и следуй за мной!»

Строгий внутренний устав гласил: все – одинаковы! Новичков учили мириться с любым человеком, уважать его историю и делить хлеб. Преломление хлеба возвели в ранг важнейшего ритуала. Подчинялись даже самые буйные головы. Рэндж однажды стал свидетелем бунта. Капеллан расстрелял троих сцепившихся послушников, которые не отозвались на его крики. После чего приказал изрубить тела отступников на куски и скормил их свиньям. Заставил каждого бросить кусок мяса в хлев.

– Ты пришел сюда за местью, – кивал капеллан, разминая бессильные руки Ньютона. Моррет знал послушников в лицо и раз в неделю проводил по несколько минут с каждым, находя для любого искренние слова. – Молить Бога об огненном мече и крыльях, полных яростного света за спиной.

Рэндж не пытался даже мычать.

Из пары дюймов земли за спиной капеллана проклюнулись первые зеленые ростки.

– Тот, кто сделал это с тобой, достоин любви и жалости больше, чем смерти, – вещал Моррет, безжалостно щипая кожу на его ладонях. – И уж тем более не мешай сюда Бога. Дела ему нет до твоей мелкой грязной мстишки.

Капеллан Моррет регулярно покидал монастырь и возвращался с новым обозом человеческого хлама. Иногда он пропадал на две недели, а то и на месяц. В его отсутствие монастырь жил заведенным укладом. Выскочить из колеи заученных дел означало убить новую жизнь в зародыше.

В январе Моррет надолго исчез.

С первыми лучами весны капеллан вернулся. Без ослов и повозки. Один. С тремя дырами в спине. Он упал на руки своей калечной паствы и выдохнул, разбрызгивая веер кровавых капель:

– Идут… Бог с вами… Бейте тварей…