имеется отдельная камера, еду — если казенная не нравится, принесут хоть из трактира, а хоть из ресторана. Разумеется, получится изрядно дороже, чем на месте, но директору тюрьмы постоянно недодают денег на дрова, на свечи, приходится крутиться.

В принципе, протокола обыска мне достаточно, чтобы скомандовать городовым взять Захара Семеновича под белы ручки, да отвезти его в полицейский участок. Даже указания писать не понадобится, со мной исправник, без бюрократии — устно прикажет. Или вообще доставить Дунилина в Окружную тюрьму, заполнить в приемной соответствующий бланк, расписаться да определить подозреваемого в камеру. Допросить можно завтра, а то и через неделю.

Но лучше я допрошу его здесь, прямо сейчас. В тюрьму привезу как раз к ужину, не умрет. И я потерплю.

— Давайте вернемся к недавним событиям, — попросил я. Слушать исповедь интересно, но я не романы пишу, а убийство расследую. — Когда вы узнали, что ваш отец не Семен Дунилин?

— В конце августа, — сообщил Дунилин. — Как раз накануне праздника… Что там у нас было? То ли усекновение главы крестителя Иоанна, то ли перенесение мощей князя Невского. Точно уже и не помню.

— Усекновение главы Иоанна, — подсказал я. — В праздник Двойнишников уже мертвым был. Усекновение у нас 29-го, а если накануне, то 28-го?

— Да, именно так, — кивнул Захар Семенович. — Прибежал ко мне мальчонка из города, затараторил: «Барин, дед Антип тебе записочку велел передать и сказал, чтобы ты побыстрее к нему пришел». Записку взял, спрашиваю — что за дед Антип и чего ему надо? А мальчонка — мол, знать не знаю, дом у него на въезде в город, третий справа. Крыша железом крыта.

Убежал мальчишка, я записочку взял, читаю: «Мой дорогой сын Захар. Желаю я перед смертью открыть тебе твое истинное происхождение, а еще передать тебе наследство, которое причитается. Твой отец Антип Кузьмичев сын Двойнишников».

— Записочка не сохранилась? — перебил я помещика.

— Записочка? Нет, сразу ее скомкал и выбросил. Решил — розыгрыш какой-то. Откуда отец возьмется, если давно убит?

— Угу, — кивнул я, едва успевая записывать. — Значит, поначалу вы не поверили?

— Нет, не поверил, — покачал головой помещик.

— А что потом?

— Любопытство меня обуяло, — признался Дунилин. — Думаю — что за чудеса такие? Может, сходить да спросить? Да и наследство заинтересовало. Про Двойнишникова никогда не слыхал. Понятно, если на отшибе живет, в старом доме, то с деньгами плохо, но мало ли… Вдруг у него клад закопан и мне его отдать хочет? Все в этой жизни случается. Дом этот помню. Крыша железная, но ржавая, менять пора. Решил сходить. Что я теряю, в конце концов? Если это чей-то розыгрыш, так потом пожалеют. В земстве я не последний человек. В суд подам. С урядником у меня дружба. Да и исправник наш — пусть он сегодня морду отворачивал, мне хорошо знаком. Пошел напрямую, берегом, так короче, всего две версты, через село ехать не надо. Коляску не нужно брать — увидят. Взял еще полуштоф, на всякий случай.

— Кстати, почему вы с собой самодельную водку взяли, не из казенки? — поинтересовался я.

— Ну вот еще, хорошую водку невесть на кого переводить! — возмутился Дунилин. — Водку из лавки я для гостей держу. Из земства ли кто заглянет, настоятель ли наш в гости зайдет. Мужички свою водку гонят, мне приносят бесплатно, из уважения.

— Понял, — кивнул я. — Записываю, что полуштоф вы взяли на всякий случай. А что дальше было? Пришли к старику…

— Пришел, тот сильно обрадовался. Говорит — рад, что перед смертью сына родного увидел и обниматься лезет! А сам грязный, вонючий. Я его отодвинул, полуштоф на стол выставил, спрашиваю — дед, ты в своем ли уме? Отец мой почти двадцать лет в могиле лежит. А этот, Антип Двойнишников отмахнулся, начал на стол какую-то закуску выставлять, стаканы — сто лет немытые. Давай, говорит, сын мой родимый, за встречу выпьем, все тебе все расскажу. Бр-рр.

— Выпили? — с сочувствием поинтересовался я. Самогон и так-то противно пить, а еще и стакан немытый. Бр-р.

— Пришлось, куда деваться? — развел руками Дунилин. — Хотелось узнать, что за тайны такие скрыты. Но выпил я всего-ничего, не больше стакана. А старик, пока пил, рассказывал. Поведал мне тайну свою, да и мою. Лучше бы не знать.

— И что вам старик поведал?

— Сорок годов назад, даже с лишним, солдатка Анна Иванова из деревни Строжок от него забеременела. Антип бы женился на ней, но при живом муже не обвенчают. Может, его давно убили, но, если весточки о смерти нет, солдатик живым считается. Анна мальчонку родила, барыня старая его из жалости в дом взяла. Тут умный человек подсказал, что если солдатка ребенка приживет, пока муж служит, можно его в мещанское сословие записать, если поручитель найдется. На то указ самой императрицы Екатерины есть. Отыскал Анну, отвел к волостному писарю, тот челобитную написал, а сам Двойнишников магистрат пошел, все бумаги отдал. Красильников, бургомистр, пообещал помочь, но только, если все по закону будет. Если будет какое препятствие, в мещане не запишут. Нашлось препятствие! Барыня к ребенку так привязалась, что родного племянника заставила его в сыновья записать. Тот не хотел, но деваться некуда.

— Откуда Антипу Двойнишникову обо всем известно? — перебил я Дунилина. Отчасти из интереса, отчасти, чтобы перевести дух. И рука пусть отдохнет.

— У Двойнишникова среди прислуги знакомые были. Рассказали, что выхода у племянника барыни не было. Либо чужого ребенка усыновить, либо без наследства остаться. У ее племянника, Семена Никодимовича, тогда еще поручика, сплошные долги, даже родовая усадьба заложена. Приехал поручик, а барыня ему — Дунилино выкуплю, остальные долги покрою, а ты за это мальчонку усыновишь. Откажешься, имение дальним родственникам отпишу, останешься с голой жопой.

— Прямо так и сказала?

— Моя бабуля могла еще и не так сказать, — хохотнул Дунилин. — Мужикам она такое говорила, что у них шапки слетали. Племяннику тоже доставалось. Так что, деваться папаше некуда было, усыновил. А простому мещанину, если поручик усыновил, бодаться глупо. Жил Антип и помалкивал. Женился, но жена и дети померли. А старость пришла, в могилу собрался, решил сыну родному сыну свой дом оставить.

— И в чем проблема? — не понял я. — Оставлял бы, кто ему мешал?

—