Шрифт:
Закладка:
Глава 38
Человек все время движется. Проснулся до рассвета, чтобы упрямо карабкаться наверх. Отсюда, с высокой точки ему лучше видно, кто или что преследует его. Он обшаривает взглядом землю у себя под ногами в поисках корешков и клубней. Земля рыхлая, очевидно, перекопанная билби[49].
Деревья вытягивают кроны, наблюдая за тем, как он проходит мимо. Над ним на фоне сурового неба вырисовывается крутой утёс. Когда подтягивается, его крупные руки выдерживают вес всего тела. Каменистый склон осыпается под его ногами. Человек забрался уже так высоко, что может видеть спины орлов. Солнце безжалостно палит, воздух густой, но в кромешной тьме ночи человек успел выточить себе оружие. Он носит его с собой, опираясь на него во время пути, а когда приходит время отдыха, располагается с ним в тени. Но в основном под ослепительным светом солнца он опускает голову и продолжает карабкаться вверх.
А внизу Паркер с трудом удерживает голову прямо. Вот уже несколько недель ему приходится обходиться без горячей пищи, а участку – без защиты констебля. Но он должен продолжать, ведь здесь он – цивилизующая сила. Тех, кто осмеливается от него удрать, он отлично наловчился выманивать. В этих краях любой мерзавец должен либо подчиниться ему, либо поплатиться.
Вместе с проводником они устраивают возле ручья недолгий привал. Вода журчит тонкой струйкой, как моча. В стоячей воде нашел укрытие случайно забредший броненосец. Вдоль берега в ряд выстроились чахлые эвкалипты, но люди выбирают тень под ветвями старого засохшего баобаба. Лошади ржут и вздрагивают, мясистые мухи цепляются за их подрагивающие ресницы. Ствол дерева у основания такой широкий, что потребуется сотня шагов, чтобы обойти его кругом. Паркер даже пытаться не хочет, у него нет никакого желания плестись в тяжелых сапогах с налипшими комьями грязи, потому что нет уверенности, что его ноги выдержат обратный путь. А он из тех, кто любит определенность.
На его губах пузырятся волдыри, кожа стала очень красной, в носу стоит едкое зловоние его собственного тела. Обезумев от жажды, он приваливается к прохладе дерева.
– Мистер! – настойчиво шипит проводник.
Паркер пристегивает ружьё на ремень и подходит к проводнику, который стоит, задрав вверх голову. Утес зарос спинифексом, но из-за слепящего света больше ничего не видно. Солнце бьет прямо в глаза, приходится почти полностью зажмуриваться. Однако там наверху что-то перемещается, в этом у него теперь нет сомнений. Разглядев темную фигуру, он дёргается к ружью, ловко скинув ремень с плеча. С колотящимся сердцем он поводит плечами и прицеливается в силуэт. Фигура заслоняет собой заходящее солнце, и вокруг неё разливается яркий свет. Паркер прищуривается, медленно отводит палец на спусковом крючке назад, моргает, отгоняя кровавых мушек, как раз вовремя, чтобы увидеть, что фигура подняла в ответ копье.
Глава 39
Аксель был поражен, когда увидел, что Элиза вернулась к ожидавшему ее люггеру с телом отца на корме. Но ещё больше он изумился, когда понял, что мужчина все ещё дышит. Времени на объяснения было мало, пока они сначала поднимали его на борт, а потом торопливо оценивали его травмы. Они лихорадочно вливали ему в рот воду, пока он в панике с шумом глотал воздух ртом. Квилл на острове сторговался с Келли, выменяв йод, иглы, нитки, бинты, немного сухого антисептика и пузырёк опия.
Они не стали дожидаться утра, чтобы пуститься в обратный путь в Баннин. Как только убедились, что запаслись всем необходимым, подняли паруса и покинули Невермор. Воздух был влажным, луна медленно начала таять. Только после того, как судно встало на курс, Квилл погрузился в беспокойный сон, а Аксель осмотрел каждую рану на теле ее отца, Элиза позволила себе расслабиться. Дрожащими руками она взяла оловянную тарелку, перевернула ее и в свете фонаря уставилась на своё искаженное отражение. Кровь отца размазалась по щекам, впиталась в складки на шее. Она вытерла губы, почувствовав вкус железа, одернула юбки, испачканные алым, и прощупала места, где ветки разорвали кожу и ей.
– У него глубокие раны на ногах, сильно разодраны руки, – сказал Аксель, когда они перешёптывались, выйдя из каюты. – Нужно всё это дезинфицировать и наложить швы, но у него опасное обезвоживание. Это все ещё может угрожать жизни. – Он заглянул в приоткрытую дверь, а затем вновь посмотрел на Элизу. – Черт возьми, как он вообще оказался на тех деревьях? Что, во имя всего святого, он там делал?
Она покачала головой и уставилась на отца.
– Мы не узнаем, пока он достаточно не окрепнет, чтобы рассказать нам. Сейчас ему нужен покой. – Ее слова звучали спокойно, но сердце пылало.
* * *
В течение трёх последующих дней она не отходит от отца. Ест возле его постели, прикладывая влажную ткань ко лбу, чтобы сбить жар. Ждёт. Ждёт, когда к нему вернётся ясность сознания. Ждёт, когда он заговорит.
Когда наконец он открывает глаза, когда стонет и с искаженным от боли лицом пытается подняться, Элиза испытывает такое облегчение, что готова кричать. Все внутри неё оживает. Ее отец жив! Он жив!
Какое-то время они молча смотрят друг на друга, Элиза не знает, ругаться или плакать. Его лицо сильно осунулось, кожа высушена солнцем. Губы потрескавшиеся, в волдырях. Усы стали жесткими и длинными. Он кажется таким потерянным без своих очков! Она бросает взгляд на то, что от них осталось на сундуке возле кровати. Он делает шумный глоток.
– Как много тебе известно? – хрипло спрашивает он. В его голосе слышится что-то странное, чего она не может понять.
Элиза наблюдает за тем, как отец переворачивает ладони, изучая швы, наложенные Акселем. Плоть была зашита наскоро, но она не видит ни малейшего покраснения, которое, по словам Акселя, свидетельствовало бы о начавшейся инфекции.
Она ерзает на своём месте.
– Наверное, всё. Если Томас говорил правду.
Отец кивает; несмотря на слабость, он кажется… впечатлен?
– Значит, ты его нашла.
Что это, насмешка? По его лицу не скажешь, но в словах как будто что-то игривое. Это моментально приводит ее в ярость.
– Для вас все это – игра? Ещё одна безрассудная авантюра? Люди погибли.
Он слишком быстро дергает головой и от боли хватается за шею.
– Только не Томас. Пожалуйста. – В
