Девушек на балконе уже нет. Мы с ним снова только одни.

***

— Откуда у тебя шрамы? — возвращаюсь я к вопросу, когда с едой уже почти покончено.

От сладких булочек, что скормил мне Гордей, заявив, что я слишком тощая даже для модели, по телу разливается ленивая приятная нега. Двигаться не хочется совсем, остается только потягивать шейк и разговаривать.

— Это так важно? — спрашивает Гордей.

— Да, мне хочется знать, — признаюсь я, — расскажешь?

— Я не помню, — говорит Гордей, а я хмурюсь.

— Как это ты не помнишь?

Он пожимает плечами.

— Как вообще можно о таком не помнить? Ты меня обманываешь.

— Практически, нет. Иногда, Бельчонок, о каких-то вещах лучше просто не помнить. Не думаешь?

— Я согласна. То есть… в моей жизни есть вещи… дикие ошибки, о которых я ненавижу вспоминать, но… Я даже не знаю… Если честно, я не сильна в философии, — наконец, признаюсь я.

— Тебе и не нужно. Просто улыбайся и наслаждайся жизнью. У тебя очень красивая улыбка.

— Гордей, ты издеваешься надо мной?

— Перебирайся ко мне. Скажу тебе одну вещь.

Ладони предательски потеют. С колотящимся сердцем я поднимаюсь с кресла и пересаживаюсь к нему на колени.

Обвиваю руками его шею, а он обнимает меня за талию.

— Ну, и что это за вещь? — вроде бы в шутку спрашиваю я.

— Ты не должна ни перед кем отчитываться и ни перед кем извиняться, Бельчонок. Ты такая, какая есть. Если ты что-то делаешь, значит, в этот момент ты думаешь именно так. Это твой выбор. Не плохой, и не хороший. Не стоит ненавидеть себя. Ошибки совершают все. Важно не зацикливаться и принимать их как опыт, который поможет тебе в дальнейшем.

Он говорит негромко, и я ловлю каждое его слово. Но все же… не могу полностью с ним согласиться.

— Я не могу не ненавидеть себя, Гордей, — признаюсь тихо. — Ненавижу. За то… что тогда оттолкнула тебя и не ушла с тобой. Я… каждый день вспоминаю и… ругаю себя. Я…

Его руки на моей талии сжимаются чуть сильнее, а у меня из глаз неожиданно рвутся слезы.

— Прости. Пожалуйста, прости меня, — бормочу я, уткнувшись ему в шею, и чувствую, как по щекам начинают катиться соленые капли.

— Я же сказал, не нужно извиняться…

— Я хочу. Хочу, чтобы ты меня простил. Хочу загладить свою вину, я…

— Ты не виновата. Если уж кто и виноват в той ситуации, то только я.

— Что?

— Не удержал… Был влюблен и бесился, что ты не любишь меня так же сильно. Ревновал, психовал. Это… было глупо.

— А сейчас?

— Не знаю. Видеть рядом с тобой других парней… также невыносимо, как и раньше.

— Никаких других парней, обещаю. Если поцелуешь меня сейчас.

Он целует, и я отвечаю ему со всем возможным жаром. Голова кружится, я забываю обо всем на свете, кроме его губ, и рук, и прерывистого горячего дыхания.

Не помню, как это происходит, только мы снова оказываемся с ним в постели. И любим друг друга. Жарко и страстно, словно одержимые. А потом снова, но уже медленно. Я отдаюсь ему. Чувствую, проживаю каждую эмоцию в его объятиях.

Если по возвращении домой мы не сможем с ним больше видеться, или он решит, что наигрался, или, что я надоела, а он не окончательно простил, я просто не выживу. В этот же самый момент я умру…

Глава 32 Что-то происходит…

И я снова полна отчаяния…

Арина

Меня так пугает моя склонность все драматизировать.

Почему я не могу просто расслабиться и наслаждаться общением и близостью с тем, кого так безудержно, страстно и пылко люблю?

Почему мне все время кажется, что Гордей не полностью со мной, не до конца раскрыт, что то и дело от меня ускользает?

Почему уверена в том, что даже когда он рядом, он все равно недосягаем, неприступен для меня?

Мы не слишком много разговариваем, но едва прикасаемся друг к другу, как нас обоих штормит, словно наркомана при ломке, как от самого сильного, жизненно необходимого наркотика.

Между нами то и дело простреливают искры. Я чувствую очень хорошо, и уверена, он тоже ощущает их волшебно-волнующее, будоражащее действие.

Нас связывает тяга такой силы, что по простой прихоти или желанию ее не разорвать.

Если попытаться, это будет сродни тому, что тебя пытаются лишить, одного из жизненно важных органов.

Невыносимо болезненно.

Смертельно опасно.

На грани выживания, в одном шаге от потери разума.

***

В свободное время мы выезжаем на байке на какой-нибудь из пустынных пляжей, что разбросаны по побережью, и плаваем, обнимаемся. Раскинув в стороны руки, расслабленно качаемся на волнах.

— Ты научилась плавать, Бельчонок, — замечает Гордей, и я радостно смеюсь от осознания, что он помнит.

— Да, научилась.

— Все равно, держись ближе ко мне.

И я держусь, конечно же я держусь.

Я раскрываюсь ему навстречу, я вся горю, а Гордей, он… мне кажется, он просто позволяет мне его любить.

Когда я подплываю и обхватываю его руками и ногами, он не сопротивляется. Но и не предпринимает никаких попыток к еще большему сближению. Он просто позволяет мне себя обнимать.

Я начинаю дразнить его поцелуями в шею, и только тогда он слабо улыбается.

— Осторожнее, Бельчонок, — говорит он, стараясь от меня уклониться.

— О чем ты говоришь? — не понимаю я.

— Обо всем.

Это «обо всем» звучит чересчур серьезно, и я крепче притискиваюсь к нему.

Ты же не бросишь меня, когда мы вернемся домой? Ведь не бросишь? Молит его все мое существо. Но вслух мне страшно произносить эти слова.

Пока не сказаны, будто бы и не сбудутся.

— Ты добьешься того, что я возьму тебя прямо здесь, — шепчет Гордей и прикусывает мочку моего уха. Потом перемещается губами вниз по шее.

— Можно, — выдыхаю я. — Я согласна.

— Серьезно?

— Да, — киваю я и сглатываю.

Но Гордей все равно отстраняет меня, и с головой уходит под воду.

— Серьезно, можно, — говорю я, когда он выныривает. — Я… хочу.

Снова подплываю к Гордею и целую его в губы со всем возможным пылом. Его ладони сжимают мою попу.

— Мне хочется принадлежать тебе всецело. Под луной, под звездами, — выдыхаю я.

Снова целую его с языком, потом заглядываю в глаза.

Мне стыдно от того, как глупо, наверное, прозвучали мои слова, но насмешливое выражение исчезает из глаз Гордея. На его место приходит то самое, на которое мое тело реагирует молниеносно.

Между ног все загорается, а