столь долгого времени… такой совершенный, все еще с загорелой кожей, которая, казалось, взывала к моим рукам, желая их прикосновений. Я подтолкнула его, чтобы он лег на кровать, и он опустился, упираясь руками в матрас, глядя на меня с таким желанием, что я задрожала от жара этого взгляда, пока не прижалась так тесно, что чувствовала его всего.

Я закрыла глаза. Это была смесь боли и любви. Я так сильно хотела, чтобы он был внутри меня, что ожидание мучило, и в то же время я хотела оттянуть этот момент, чтобы чувствовать его сильнее, сильнее, сильнее. Хотя Аксель, похоже, желал иного.

Он сел на кровати, прислонившись спиной к деревянному изголовью, обхватил меня руками за талию, притянул к себе и коснулся между ног, прежде чем начать скользить во мне. Я обвила руками его шею, чувствуя, как он входит в меня, наши взгляды сцепились, мышцы напряглись, его пальцы впились в мои бедра, а мои гладили его волосы. Он зарычал, жестко вонзившись в меня до конца, и стиснул зубы. Я видела, как он затаил дыхание.

– Черт, милая, черт…

– Позволь мне – умоляла я его, – пожалуйста.

Его дыхание стало неровным, когда я начала двигаться, сидя на нем, занимаясь любовью медленно, очень медленно, потому что я не хотела, чтобы это когда-либо закончилось, потому что этот момент был совершенен и мне хотелось насладиться им; ощущением того, что он такой мой, смотрит на меня с любовью, как я смотрела на него всю свою жизнь, говорит мне столь многое, даже не прибегая к словам, и дает мне возможность контролировать себя, не колеблясь и не пытаясь спрятаться. Он был смел в своих чувствах, позволяя мне видеть каждый миг удовольствия на его лице, его глаза остекленели, его рот искал мой каждый раз, когда я качала бедрами и мы снова сходились.

Я почувствовала, как он вздрогнул, и ответила, двигаясь быстрее, насаживаясь глубже. Я хотела… хотела отдать ему все. Аксель издал хриплый стон, когда я прошептала ему на ухо, что не могу дождаться, когда он кончит, и его руки крепко обхватили мои бедра, наращивая темп. Я нашла его рот в водовороте ощущений: удовольствия, пота, трения кожи о кожу при каждом толчке, хриплого мычания, сорвавшегося с его губ, когда он кончил, обхватив меня руками, и окутавшей нас тишины спальни.

Аксель намылил мои волосы и включил кран в душе, чтобы смыть остатки шампуня. Я почувствовала его теплый поцелуй в лоб, когда на нас полилась теплая вода.

– То, что я сказал тебе в тот день, было всерьез, Лея. Я хочу дарить тебе первый утренний поцелуй. Хочу трахать тебя каждую ночь. Хочу кончать на тебя и в тебя. Хочу, чтобы ты вновь кричала мое имя и сходила от меня с ума. Все это. Я хочу, чтобы у нас это было. Чтобы мы были настоящей парой.

Я улыбнулась ему в грудь и перевела дыхание, прежде чем посмотреть на него.

– Мы все живем на желтой подводной лодке.

Аксель засмеялся и прошептал мне то же самое на ухо, напевая мне припев нашей песни, напевая мне эти «я тебя люблю».

99. Аксель

Я фыркнул, обнаружив, что другая сторона кровати пуста. Было странно, что я спал так долго и проснулся, когда солнечные лучи уже пробирались в комнату, но накануне мы легли почти на рассвете: разговаривали, трахались и любовались друг другом, будто все наконец вернулось на свои места и стало таким, каким должно было быть всегда.

Я поднялся с кровати, пошел в ванную и заглянул на кухню. Приготовил себе кофе и овсянку на молоке. Положил ложку в рот и посмотрел на лестницу, ведущую в студию. Я отложил завтрак, поднялся наверх и открыл дверь, намереваясь взять Лею на руки и убедить спуститься со мной и провести некоторое время вместе перед началом работы, но, придя, обнаружил, что она сидит на полу, подтянув колени к груди, а ее глаза полны слез.

– В чем дело? – Я опустился на колени рядом с ней.

– Я хотела посмотреть фотографии с выставки… – ответила она между всхлипами и протянула мне свой телефон. – Но нашла вот это. Я знаю, что то, что я делаю, не идеально… но то, как он об этом говорит, заставляет все выглядеть еще хуже.

Я прочитал статью, которую она мне показала, о выставке, открывшейся накануне, в малоизвестном английском интернет-журнале. Там были комментарии к нескольким работам, но тот, что касался работы Леи, был особенно злобным: «Посредственная, лишенная идея и связности, почти щеголяющая невежеством».

Я обхватил ее лицо ладонями, чтобы заставить посмотреть на меня. Попытался улыбнуться, чтобы успокоить.

– Разве это важно, милая? Это всего лишь мнение.

– Но я думаю… Думаю, он прав.

– Мне понравилось. Разве мое мнение не важно?

– Ты необъективен, – всхлипнула она.

– Конечно, я объективен. Я говорил тебе о первых картинах, которые ты написала, когда мы приехали в Париж, что ты можешь гораздо лучше. И не все работы принял на выставку в Брисбене, потому что некоторые из них были недостаточно хороши, так что поверь мне. Почему тебя так волнует мнение того парня, который написал статью?

– Мне больно, – тихо простонала она.

– А ты не позволяй ему причинять тебе боль.

– Ты не понимаешь. Ты не знаешь, каково это – обнажаться перед всеми, создавать что-то, чтобы потом это растоптали. Это личное. Это все еще мое.

– А еще это твоя работа, – напомнил я ей.

Я встал, поискал среди пластинок альбом «Битлз», и вот заиграла Hey Jude, а я лег рядом и притянул ее к себе. Лея обняла меня, сидя на деревянном полу, уже успокаиваясь, и я поцеловал ее в макушку.

– Знаешь, это должно было однажды случиться. И чем раньше, тем лучше. Ты переживешь это, как пережила все остальное. Будут люди, готовые платить деньги за твои картины, и другие, которые ничего не чувствуют, но важно то, что чувствуешь ты. Понимаешь меня? Ты должна быть довольна своей работой, никогда не показывай картину, которой не гордишься, потому что потом, если тебя будут критиковать, это будет очень больно. А когда мы вернемся домой, мы будем делать все по-своему. Ты будешь писать на террасе дома или на чердаке, где тебе больше нравится; мы будем участвовать в небольших ярмарках, в тех местах, где ты действительно захочешь побывать.

– Ты не жалеешь об этой поездке?

– Нет, это был хороший толчок, и ты прошла свою стажировку. Смотри, сегодня ты прочитала свой первый отрицательный отзыв, что уже значит, что ты вызвала чей-то интерес, и ты приобрела опыт, поняла, чего хочешь. Ты согласна со мной?

Она кивнула, но ничего не сказала.

А я почувствовал странное давление в груди…

100. Лея

Дом Ханса казался осколком другой эпохи с его классической мебелью из темного дерева, высокими потолками и обоями на стенах. Проходя в главную столовую, я бросила взгляд под ноги и заметила, что в каждой комнате лежат ковры. Когда мы пришли, стол уже был накрыт; Ханс пригласил нас на ужин с другими своими друзьями: Уильямом, Скарлетт и тремя американцами, которые только что приехали в Париж – они управляли небольшой галереей в Нью-Йорке.

– Садитесь, – предложил он, улыбнувшись.

Мы сели, и Скарлетт, расположившаяся напротив, подмигнула мне, а затем повернулась к девушке, которая отвечала за кейтеринг, и спросила, не могли бы они вместо красного вина принести ей бокал белого. Затем она успокаивающе улыбнулась, когда Ханс представил нам Тома, Райдера и Майкла.

Первым подали утиное конфи, так что Аксель сразу перешел ко второму блюду, вишисуазу[3]. Несмотря на заминку вначале, я заметила, как он старательно пытался сделать вид, что ужин в черном галстуке был его идеальным планом на вечер