Путь по реке до Нового Орлеана занял остаток дня и почти весь следующий — тряское тошнотворное странствие на пароходе «Феникс», с котлом слишком мощным для его хрупкого корпуса. Всю дорогу нас трясло крупной дрожью. Мы тащились под грохот мотора по извилистой реке, мимо палов на полях сахарного тростника — в небо повсюду вздымался густой дым. Всю поездку я провел в тумане лауданума, глуша нестерпимую боль во рту, и это только усилило морскую болезнь.

Когда мы встали в порту Нового Орлеана, я незамедлительно снял две комнаты в гостинице возле реки, отправился прямиком к судовому агенту и попросил два билета на первое же судно во Францию. Пароход на Марсель уходит через три дня, сообщили мне, и я без рассуждений приобрел два места в первом классе. Вернулся в отель, обнаружил Жанну и Берту запертыми в комнате, где до того их и оставил. Я заверил их, что продажа им не грозит, показал только что купленные билеты.

Следующие два дня прошли в непрестанной суете и подготовке к отплытию. Я пошел к дантисту, он заменил сломанные золотые зубы новыми — счет я отправил Дезире на плантацию. Потом я распродал немалое число ценных вещиц, украденных с плантации. Я сопровождал мать и дочь к разным портным-креолкам, мы приобретали платья, багаж и продукты, которые понадобятся в дороге, все счета я отправлял Дезире на плантацию. А еще я купил небольшой молоток, счет за который тоже отправил Дезире на плантацию. В день отплытия мы вернулись после завтрака к себе в номер, и я сообщил женщинам: настал их час вырваться на свободу. Взял все деньги, выданные мне Дезире, и положил их на стол у окна. Снял обручальное кольцо, кольцо-печатку, карманные часы, положил туда же. Вынул старые золотые зубы, добавил к добыче, сгреб ее в кучку. Все это, сказал я им, ваше, и они очень обрадовались.

— Но прежде чем я подарю вам свободу, — произнес я, — нужно сделать еще одно небольшое дело, а уж потом ступайте. — Я повернулся к матери. — Берта, — сказал я, — оставь меня ненадолго с дочерью наедине.

Берта бросила на меня умоляющий взгляд, глаза наполнились слезами.

— Я этого требую, — ответил ей я. — Я не могу вас отпустить, если ты не позволишь мне провести час с твоей дочерью. Обещаю, что между нами не будет ничего неподобающего.

Берта всхлипнула, потом взяла себя в руки. В тоске посмотрела на дочь, та ответила ей столь же тоскливым взглядом.

— Я прошу тебя, маман, — произнесла Жанна дрогнувшим голосом, — сделай так, как говорит месье.

Женщины обнялись, и Берта, тяжело вздохнув и роняя слезы, вышла. Жанна стояла посреди комнаты, лицо ее не выражало никаких чувств. Я взял последний пузырек с лауданумом и проглотил содержимое.

— Жанна, — обратился я к ней, садясь на один из двух венских стульев, которые поставил друг напротив друга, — вот что я попрошу тебя сделать. — Я ухватил ее за запястье и подтащил поближе, а потом вручил ей купленный накануне молоток. — Возьми и выбей мне все зубы, а главное — аккуратно их собери, чтобы ни один не провалился мне в глотку. — На лице ее промелькнуло смятение. — Да, мне будет больно, но это не твоя печаль. Я на тебя не рассержусь. Не накажу. Я сам этого хочу. Более того, настаиваю. Давай.

Я подался к ней лицом и широко раскрыл рот, как у дантиста двумя днями ранее. Если Жанна и колебалась, она ничем этого не выдала. Лишь судорожно выдохнула и пустила молоток в дело. Я так кричал, что Берта приоткрыла дверь — узнать, что происходит. Я громко велел ей выйти и приказал Жанне продолжать. Закончив, она, не сказав ни слова, обмыла золотые зубы в стакане воды и присоединила к другим ценностям, доставшимся мне благодаря щедрости Дезире Мишо, о которой сам он и не подозревал.

Чувствовал я себя будто после порки и несколько минут сидел скорчившись, изо рта капала кровь. Да, можно было бы и не мучиться: сначала совершить переход, а потом уже добывать золотые зубы у Фёйя изо рта, но мое решение не причинять девушке лишних мук было твердо: с ней и так предстояло поступить крайне жестоко. Речь шла о слепом переходе, ей достанется в наследство изношенное тело, но совесть мою успокаивало то, что это, по крайней мере, будет тело свободного человека — белого, богача. Слышно было, как под дверью мается Берта. Окровавленный рот распух, его дергало болью, дар речи пропал, поэтому пришлось жестами и хмыканьем объяснять Жанне, чтобы она заняла один из двух стульев. Щелкнул замок на двери.

[117]

Жанна Дюваль

Дата рождения: 1822

Первый переход: 1838

Второй переход: 1864

Дата смерти: неизвестна

Морозным днем незадолго до Рождества тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, около полудня, в дверь мою постучали. Я в то время жила в комнатушке в Батиньоле, убогом рабочем предместье за парижской городской стеной, — комнатушку я делила со старьевщиком. В тот день я была одна: в свои преклонные годы именно так я проводила почти все дни, лежа на кровати или обтерханном диване в углу комнаты — меня доканывал сифилис. Несколькими месяцами раньше меня парализовало на левую сторону. Даже такая простая задача, как открыть дверь, была мне теперь не по силам.

Когда дверь открылась, я увидела на темной лестничной площадке силуэты двух стройных женщин. Войдя в комнату в своих широких юбках, они оживили ее, точно два пышных букета: лиловые ирисы и белые лилии. Я пригласила их присесть на диван; они подошли к нему с некоторой неуверенностью и только потом приняли приглашение. В жемчужно-сером свете, вливавшемся в комнату через единственное грязное окно, я разглядела, сколь изысканны их туалеты. Чтобы не замерзнуть, они кутались в лисий и горностаевый мех, который не скинули, войдя: хотя в комнате и теплилась печурка, в ней было почти так же студено, как и снаружи. Черты женщины в лиловом скрывала вуаль, которую она не подняла. У другой было юное лицо исключительной красоты: алебастровая кожа, огромные, широко посаженные бирюзовые глаза. Под шляпкой, которую она сняла, оказалась грива каштановых волос, убранных в два шиньона на затылке и завитками спадавших на уши. Волосы другой, как и лицо, прятались под вуалью, а когда я предложила ее поднять, незнакомка крайне вежливо ответила, что предпочтет этого не делать, если