на осадное положение директором электростанции. В мае 1988 года, в разгар перестройки, «Крымский комсомолец» опубликовал ряд статей, ставящих под сомнение целесообразность строительства АЭС, а к зиме 1989 года в газете уже регулярно выходили материалы с критикой проектов по увеличению выработки электроэнергии посредством использования атомных станций.

В мае 1988 года в Симферопольском государственном университете состоялся научный симпозиум, посвященный обсуждению строительства Крымской АЭС. Участники дискуссии часто высказывали противоположные мнения, единогласно, впрочем, критикуя неподготовленность строительных работ. Несмотря на сейсмическую активность полуострова, надлежащие исследования так и не были проведены; вместе с тем за один лишь прошлый год было зафиксировано двадцать пять толчков. Кроме того, высказывался аргумент об эстетической роли Крыма в картине мира советского гражданина: ведь это был не только дом для двух миллионов местных жителей, но и популярнейшее место отдыха для еще десяти миллионов ежегодных гостей, любивших уникальную природу полуострова. По этому поводу цитировались слова Ленина о том, что Крым должен стать всесоюзной здравницей[483]. Также проводились параллели между все нарастающей индустриализацией полуострова и центром украинской промышленности на Донбассе: речь шла о важности сохранения природного Крыма и непревращении его в Крымбасс[484]. С большей частью подобной аргументации советские власти уже сталкивались во время восстановления Крыма после землетрясения в 1927 году.

Но и другая сторона отмалчиваться не желала. Руководившие строительством чиновники, подведомственные Министерству атомной энергетики СССР, с негодованием обращались в Киев – к ЦК украинской компартии, – сетуя на предвзятость местной прессы, сильно мешающую ходу строительных работ (которые и без того в лучшем случае еле продвигались). В июне 1988 года руководство Крымской АЭС обратилось в московский ЦК партии и к Советам министров СССР и УССР по поводу развернувшейся в обществе кампании против строительных работ и сеющих панику заявлений о «новом Чернобыле». Особое беспокойство вызывала избранная местными властями политика «отмалчивания», в результате которой крымские газеты отказывались публиковать официальную точку зрения, а занятых на строительстве рабочих называли мутантами[485].

Еще через год начальник АЭС описывал протесты как попытки нападения на рабочих стройбригад, которые не поддавались пропаганде протестующих, «расценивая их заявления как банальную попытку очередной уличной организации любыми возможными средствами спровоцировать вокруг электростанции нездоровую ситуацию»[486]. Жители близлежащего рабочего поселка Щелкино обратились с письмом к первому секретарю ЦК Компартии Украины, жалуясь на публикацию недостоверных сведений и преувеличение сейсмической опасности в зоне АЭС. Согласно письму рабочих, в газетах сообщили, что поселок находится в сейсмически опасной зоне и что многие здания уже повреждены. Но указанные повреждения появились уже давно и вовсе не в результате подземных толчков, а по причине изначально низкого качества самих зданий[487]. Вполне возможно, что так оно и было, а означенный ущерб явился следствием халтурных строительных работ[488]; однако очевидно и то, что подобные строительные проблемы носили массовый характер [Marples 1988: 90–91]. Требования «экстремистов» изрядно нервировали жителей Щелкина, и без того страдавших от безработицы ввиду фактически свернутых строительных работ на АЭС. Ситуация оставалась критической: две тысячи семей рабочих все еще не получили жилья, а потому было необходимо любой ценой не допустить требуемого протестующими референдума по дальнейшей судьбе электростанции: «народ не готов к референдуму»[489].

В той же архивной описи хранятся и иллюстрирующие вышеупомянутое письмо фотоснимки строящейся электростанции, снабженные подписями на обороте (сделанными сторонником АЭС). На одной из фотографий запечатлена расположенная рядом с проходной автобусная остановка с намалеванным на ней лозунгом: «Крымская атомная электростанция – это 30 Чернобылей под Спитаком. <…> Рабочие, ценой глобальной катастрофы вы получаете свои квартиры и грязные деньги»[490]. На другом снимке три или четыре девушки протестуют у дороги, ведущей к АЭС.

Воззвание на растяжке гласит: «Минатомэнерго и иностранцы, вон из Крыма! Доверие советским ученым!» Сторонник Крымской АЭС иронично замечает на обороте: «Верьте глазам, а не опусам “Крымского комсомольца”. Вот реальная картина “многих тысяч”, пикетирующих строительство Крымской АЭС»[491]. Снимок сделан в августе 1989 года, когда давление общественности на строительный процесс усилилось еще больше, а обращения руководства станции к высшим партийным эшелонам в Киеве становились все менее эффективными.

Рис. 5.1. Пикет на обочине. На заднем плане видны корпуса атомной электростанции. ЦДАГО Украины. Ф. 1. Оп. 32. Д. 2583. Л. 77

Автор подписи выдавал желаемое за действительное. На заднем плане и впрямь виднеется обширная строительная площадка, а несколько человек на обочине скорее похожи на изнемогающих от жары, чем на разъяренную толпу бунтовщиков, готовых на штурм баррикад или стройплощадок. Но эта скромная группа была частью гораздо более обширного движения, чьи цели позволяют лучше понять динамику общественных протестов на Украине в годы гласности.

Гражданская позиция крымских ученых не являлась чем-то из ряда вон выходящим. После взрыва на Чернобыльской АЭС государственная комиссия составила отчет о происшествии, однако, когда пришло время его подписания, некоторые члены комиссии были не готовы это сделать, считая ряд выводов поспешными. Свои подписи под документами[492] отказались ставить замминистра энергетики Г. А. Шашарин, главный инженер Главатомэнерго Б. Я. Прушинский и директор ВНИИАЭС физик А. А. Абагян [Schmid 2015: 139][493]. Научный сотрудник ИАЭ В. П. Волков обратился к Горбачеву после того, как его диссертацию не допустили к защите: в ней он обобщил недочеты реактора Чернобыльской АЭС, выявленные (и представленные) им еще в семидесятые годы [Schmid 2015: 146]. Но горше всего сложилась судьба В. А. Легасова, на экспертной конференции Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) в Вене в августе 1986 года представившего доклад о катастрофе. Легасов все сильнее разочаровывался в советской бюрократии и, как уже говорилось выше, покончил с собой во вторую годовщину чернобыльской катастрофы. Иными словами, протестующие абсолютно справедливо проводили различие между советскими чиновниками и советскими учеными.

Лозунг на растяжке свидетельствует о многослойности движения: он выражает протест как против министерства, расположенного в Москве, так и против иностранцев, оказывавших весьма ограниченную помощь в Чернобыле (а на тот момент уже хлынувших в Армению, чтобы помогать в спасательных операциях); но тут же высказывается поддержка ученым, чьи научные разработки и привели к катастрофе в Чернобыле. В своей работе о советской интеллигенции В. М. Зубок пишет, что «после чернобыльской трагедии общество обратило свой гнев на ученых– ядерщиков… теперь их обвиняли в том, чем все так восхищались каких-то три десятилетия тому назад» [Zubok 2009: 340–341]. Не уточняя конкретную научную отрасль, слова на растяжке выражают фундаментальное доверие к советскому научному сообществу – сообществу,