Помню, как вознегодовал М. А., когда Нехама говорит своему мужу: «А кацапы что тебе дали, что кацапы тебе дали?.. Водку кацапы тебе дали, матерщины полный рот, бешеный рот, как у собаки…»

В 1929 году появился «Дядюшкин сон» Достоевского во МХАТе, с Н. П. Хмелевым в заглавной роли (о нем я говорю отдельно).

Запомнилось представление «Отелло» Шекспира в том же театре. Отелло играл Л. М. Леонидов, Яго – В. Синицын (впоследствии покончивший с собой), Дездемону – А. К. Тарасова, Кассио – Б. Н. Ливанов. Декорации писал знаменитый художник Головин.

Мы с М. А. очень ждали премьеры. Конечно, Леонидов опоздал с этой ролью лет на десять, по крайней мере. Он уже не мог изображать воина-вождя и мужчину с пламенными страстями. К тому же он как-то беспомощно хватался за декорации, все норовил опереться или прислониться. Кто-то из актеров объяснил мне, что он страдает боязнью пространства.

Незаметно Яго стал центральной фигурой, переключив внимание зрителей на себя. Владимир Синицын не подавал Яго как классического злодея, а просто изображал тихого и очень вкрадчивого человека.

А. К. Тарасова была внешне привлекательна и трогательно спела «Ивушку». А вот Кассио (Б. Н. Ливанов) был необыкновенно, картинно красив на фоне пышных головинских декораций Италии эпохи Возрождения.

Нередко встречались мы на генеральных репетициях или премьерах с Василием Васильевичем Шкваркиным. Он как-то был у нас в гостях со своей красивой женой. Это был один из самых воспитанных писателей. Он вообще держался прекрасно. Шли его вещи, сначала «Вредный элемент» (1927 г.), затем «Шулер» (1929 г.). Наибольший успех выпал на долю комедии «Чужой ребенок». Публика с удовольствием ходила на его пьесы.

Трудно было представить, что этот корректнейший и не очень смешливый человек способен был вызывать столько веселья своими комедиями.

Урожайным был 1930 год во МХАТе в смысле новых постановок: «Отелло», «Три толстяка» (Ю. Олеши), «Воскресение» (по Л. Толстому), «Реклама» – в этой переводной бойкой и игривой пьесе блеснула О. Н. Андровская. В этом же году MXAT 2-й поставил «Двор» по одноименной повести Анны Караваевой. Я не видела этого спектакля. М. А. был один. Вернувшись, он очень забавно показывал в лицах, как парень-герой говорил: «Вот возьму-ка я зубную щетку, да как поеду я на периферию…» Конечно, это выдумка. Вряд ли такое могло произноситься со сцены. Рассказывал, как на заднем плане доили корову, а на переднем колыхались гипертрофированные подсолнухи. Сочинял, но занимательно.

Наряду с пьесами, проблемными в те годы, зачастую газеты врывались в театр. В этом смысле особенно характерна постановка у вахтанговцев пьесы Юрия Слезкина «Путина» (1931 г.). Уж не помню, по какому поводу, но год был карточный.

Когда открылся основной занавес и на темной сети в разных позах застыли судаки (а в этот день как раз по карточкам выдавали судаков), в театре раздался тихий стон (оформление Н. П. Акимова).

На сцене бригада чистила рыбу. И так все три – или сколько их там было – действия.

Летом 1930 года мы с М. А. ходили в Экспериментальный театр (б. Зимина) слушать оперу А. А. Спендиарова «Алмаст».

Заглавную роль исполняла Мария Максакова, Надир-шаха – Александр Пирогов. Это фундаментальное и красивое музыкальное произведение заканчивается трагическим моментом: Алмаст, во имя честолюбия предавшую свой армянский народ, открыв ворота крепости персидским завоевателям, ведут на казнь.

Когда в декаду армянского искусства Ереванский театр оперы и балета имени А. Спендиарова в октябре 1969 года в Москве показал «Алмаст», я не узнала финала. Под веселую музыку сцену заполнили молодые девы в старинных доспехах – это олицетворение воинственных победивших армянских женщин-патриоток, введенных в спектакль в противовес предательнице Алмаст.

Александр Спендиаров такого никогда не писал.

Что же творится с театрами?

Помнится, у меня как-то был грипп с высокой температурой. Когда я встала с постели, М. А. предложил мне пойти с ним к вахтанговцам на спектакль «Пятый горизонт» (1932 г., пьеса Маркина). Я не знала, что разработка угольных пластов называется горизонтом. Я вообразила, что «пятый горизонт» – это психологически-философская тема. На сцене было жутко темно. Стоял, блестя кожаным костюмом – мне показалось, что с него стекает вода, – артист Глазунов в каком-то шлеме. Голова моя мутилась после жара, и я, приваливаясь к плечу М. А., спросила:

– Мака, это водолаз?

– Поезжай-ка ты лучше домой, – сказал он и повел меня к вешалке одеваться. За нами шел симпатичный писатель «малых форм», связанный с Вахтанговским театром, который шепнул:

– Это не я написал…

Не помню, к сожалению, названия пьесы, шедшей в Камерном театре. По сцене крались лохматые и страшные мужики (кулаки! – сказали мы), причем крались особенно, по-таировски, все время профилем к публике – как изображались египетские фрески. Потом появился мужчина интеллигентного вида в хорошо сшитом костюме, в галстуке, в крагах, гладко причесанный (артист Фенин), и мы оба воскликнули: «Вредитель!» И не ошиблись. Такие стандартные типажи нередко переходили в те годы из пьесы в пьесу.

Конечно, бывали и интересные спектакли: «Дело», «Эрик XIV», «Сверчок на печи» с таким асом от театрального искусства, каким был Михаил Чехов (МХАТ 2-й).

По изяществу и сыгранности на долгие годы запомнилось «У врат царства» Гамсуна в МХАТе с Качаловым – Карено, К. Еланской – Элина, Б. Н. Ливановым – Бондезен.

У нас существовала своя терминология. О спектаклях парадных, когда все стараются сделать их занимательными, красочными, много шумят и суетятся, но зрелище остается где-то в основе своей скучноватым, мы говорили «скучно – весело» (Лопе де Вега, иногда Шекспир).

Когда наталкивались на что-нибудь безнадежно устаревшее, старомодное да и комичное к тому же, М. А. называл это «вальс с фигурами». И вот почему. Однажды один начинающий драматург попросил Булгакова прочесть свою пьесу у тех же Ляминых. Было удивительно, что в современной пьесе, когда по всей Европе гремела джазовая музыка, все отплясывали уан– и тустеп, герои начинающего драматурга танцевали «вальс с фигурами»…

Но вот к чему М. А. никогда не испытывал тяготения, так это к кино, хотя и написал несколько сценариев за свою жизнь. Иногда озорства ради он притворялся, что на сеансах ничего не понимает. Помню, мы были как-то в кино. Программы тогда были длинные, насыщенные: видовая, художественная, хроника. И в небольшой перерыв он с ангельским видом меня допытывал: кто кому дал по морде? Положительный отрицательному или отрицательный положительному?

Я сказала:

– Ну тебя, Мака!

И тут две добрые тети напали на меня:

– Если вы его, гражданка, привели в кинематограф (они так старомодно и выразились), то надо все же объяснить человеку, раз он не понимает.

Не могла же я рассказать им, что он знаменитый «притворяшка».

Две оперы как бы сопровождают творчество Михаила Афанасьевича Булгакова – «Фауст» и «Аида». Он остается им верен на