Даже срывающимся, неверным шёпотом я не смогла договорить это вслух.

Гвен умерла, и её родители – тоже. Они умерли – из-за меня. Ведь даже если не встреча со мной позволяет твари вселиться в кого-то, именно мне посчастливилось стать очередной жертвой Ликориса и подставить подругу под удар. А я в последнюю нашу встречу даже серию «Кодекса» с ней досмотреть не соизволила. И все её догадки про сида и чёрную тварь встречала этим грёбаным сарказмом…

Наверное, будь у меня чуть больше сил, я попыталась бы найти то, чем можно резануть себя по руке – и с кровью выпустить хоть немного той ненависти к себе, что кислотой разъедала душу.

– Я могу помочь.

Это заставило меня разомкнуть веки, обратив непонимающий взгляд на его лицо.

– Я не могу влиять на твои эмоции силой. Не могу зародить в тебе то, чего нет. Но увеличить или уменьшить чувства, что уже существуют… если ты позволишь мне… – Аккуратно отставив кружку на прикроватную тумбочку, Питер подался вперёд. – Я могу заглушить твою боль. На время.

– Предпочту заглушить её сама. Отомстив.

– Месть не поможет, Лайз. Никогда не помогает. А ты и так после своего фокуса с телепортацией слишком слаба. Не хочу, чтобы ты ещё и плакала в подушку всю ночь, когда тебе нужно спать и восстанавливать силы.

Предложение было заманчивым. Слишком заманчивым.

Даже несмотря на то, что я осознавала: у любой магии есть своя цена.

– Это… неправильно.

– Ты сможешь оплакивать подругу и грызть себя потом, когда в твоей жизни не будет массы других нервирующих факторов. Когда отпадёт необходимость сражаться и быть начеку.

…понимание, что в ином случае бессонная ночь мне действительно обеспечена, а на подгибающихся ногах я не сумею ни отомстить, ни защитить брата, если потребуется, послужило решающим фактором – и моя кружка встала на тумбочке по соседству с его, знаменуя капитуляцию.

– Что для этого нужно? Чтобы твои чары сработали?

Вместо ответа Питер безмолвно пересел со стула на кровать. Устроившись на краешке, обнял меня, привлекая к себе.

– Это обязательно? – уточнила я, когда моя голова легла на широкое плечо, скрытое футболкой с Квинами.

– С тобой, сама понимаешь, всё сложнее, чем с обычными людьми. – Свободной рукой он коснулся моей влажной макушки. – Или фейри.

Я скосила глаза, убедившись, что Эш по-прежнему видит десятый сон.

Хорошо, что мой брат всегда спит как убитый. Иначе то, что я разрешила Питеру манипуляции с моими эмоциями, взбесило бы его даже больше этой близости.

– А тебе не нужно проникновенно заглядывать мне в лицо?

– Мне необязательно поддерживать зрительный контакт, чтобы зачаровать кого-то. Он облегчает дело, но не более. В твоём случае сенсорный важнее зрительного. Просто закрой глаза. Считай вдохи. Доверься мне.

Последнее прозвучало примерно как просьба дышать носом, обращённая к рыбе. И всё-таки я подчинилась – и очутилась в темноте, где остался только прохладный воздух, ритмично заполняющий лёгкие, мерный счёт, едва уловимый запах можжевельника и тёплые пальцы, методично и ласково скользившие по моим волосам.

После я сама не смогла бы сказать, когда именно меня отпустило. Просто в какой-то момент Питер отстранился, заставив меня вздрогнуть и вынырнуть из темноты, что незаметно успела стать уютной, – и я поняла, что тяжесть, сдавливавшая сердце, исчезла.

– Спасибо, – опередив меня, сказал он, как ни в чём не бывало возвращаясь на стул.

– За что?

– Что, как выяснилось, всё же мне доверяешь. Иначе фокус бы не сработал. – Потянувшись за своей кружкой, Питер приподнял её, будто собираясь произнести тост, с лукавством, пляшущим на дне мятных радужек. – И, конечно, за то, что предоставила лишний повод заключить тебя в мои сладострастные объятия.

Я фыркнула. Снова подумала, что Гвен пришла бы в восторг что от него, что от его вечных шуточек. На этот раз – лишь с лёгким сожалением, что я не смогу их познакомить.

Будто с её смерти прошли годы, а не дни.

– Забавно, что чуть ли не больше всего на свете тебя пугает и злит собственная беспомощность, – заметил Питер, сделав глоток. – При этом ты не злилась, когда тебя спасал тот сид.

– Тогда я хотя бы теоретически могла сама себя спасти. Он просто… опережал меня. А теперь… – одной рукой я с отвращением обвела собственное бесполезное тело, закрытое одеялом, – еле хожу, колдовать не могу и…

– И вынуждаешь кого-то о тебе заботиться? Хотя это дозволено только членам семьи, потому что Форбидены не любят выглядеть слабыми в глазах кого-то, кто не носит фамилию Форбиден?

Я промолчала – и Питер вздохнул.

– Полагаю, в детстве ты не жаловала принцесс, которые сложа ручки дожидались в башне, пока прекрасные принцы разберутся с драконами.

– Я и принцев не жаловала. Предпочитала драконов. Они всего-навсего коллекционировали красивые вещи, а им за это – голову с плеч.

Он посмеялся. Тут же осёкся, когда Эш беспокойно заворочался во сне.

– Может, ты ещё и Фредерику Клеггу[19] сочувствовала? – тише прежнего поинтересовался Питер, когда брат перевернулся на живот и, спрятав худенькие руки под подушку, затих.

– Я сказала, что предпочитала добропорядочных драконов, а не слабовольных тупых ублюдков.

– Как ты с ним сурова. А в чём, по-твоему, разница между маньяком-коллекционером и добропорядочным драконом?

– Возможно, я идеализирую драконов, но Клегг точно не понимал истинной прелести девушки, которую похитил. И красоты её – настоящей, той, что внутри. И уморил её совершенно бесславно. – Я посмотрела на Эша – тот снова дышал мерно, с тонким трогательным присвистом. Взяла чашку с тумбочки, вдохнув поднимавшийся над ней запах персиков: не знаю, где Питер раздобыл чайные пакетики, сахар и кипяток, но за возможность выпить перед сном любимый напиток я была благодарна ему почти так же, как за возможность сейчас не рыдать, а разговаривать с ним о «Коллекционере». – Хотела бы я почитать историю в духе той сказки, что рассказывала ему Миранда… где маньяк сперва держит девушку в плену, а потом, узнав её по-настоящему, искренне влюбляется в неё. И, полюбив, больше не может смотреть, как она страдает в клетке, и поэтому даёт ей уйти.

– Уже есть. Называется «Красавица и чудовище», – усмехнулся Питер. – Ты сказала «искренне влюбляется». Стало быть, до того ты отказываешь бедному маньяку в праве любить?

– Христиане писали, что любовь не мыслит зла. Ты не будешь держать в подвале того, кого любишь, согласись.

– Я в жизни повидал слишком много, чтобы согласиться. – Мягкий взгляд, обращённый на меня поверх кружки, снова напомнил, что мой собеседник – если ещё не взрослый, то ощутимо старше. – Любовь – многоликое чудовище, Лайз, и на каждом его лице – по маске. Нежности. Одержимости. Болезненной страсти. Заботы – здоровой и нет. Да только суть под масками всегда одна.