Шрифт:
Закладка:
Представив всех нас матери, И. обратился к нам:
– Это мать-настоятельница Общины, имени которой до сих пор никто здесь не знал. Левушка разбудил к жизни давно забытое имя матери. Будь же, мать, отныне не просто мать-начальница, но свети всем встречным как мать Анна, Анна-Благодать.
– Да будет по воле твоей, Учитель, – склоняясь перед И., ответила мать Анна. Когда она выпрямилась, по щекам ее катились слезы, а лучистые глаза казались сияющими озерами.
– Нет больше ни одной песчинки прошлого, мать Анна. Говорят, устами младенцев глаголет Истина. Младенчески чистое сердце выкрикнуло твое имя.
Вспомни, что сказал тебе твой наставник в тайной Общине, когда провожал тебя и твоих немногочисленных спутников на жизнь и труд в этом оазисе. Пусть же имя твое звучит для новых радостей и побед людям, для нового понимания ими свободы. Пусть каждый, кто подойдет к тебе, радуется и поймет, что всю Свободу-Жизнь он носит в себе.
Мать Анна смахнула слезу, улыбнулась мне и, снова взяв мою руку, сказала:
– Мил ты мне, мой мальчик, за любовь твою к моей правнучке. Но еще ты мне милей за великую радость, о которой сам ничего не знаешь. Много лет назад, отправляя меня сюда к Раданде, сказал мне мой наставник: «Когда чистые, впервые встретившиеся тебе уста назовут тебя Анной, тогда освободишься». Ты – мой вестник радости. Прими же мою благодарность и будь моим дорогим гостем.
Мать Анна поклонилась мне, поклонилась всем гостям, выразив им радость приветить их у себя в оазисе, и попросила следовать за нею. Она подвела нас к красивому домику, обсаженному прекрасными цветами и деревьями, и здесь сдала нас, мужчин, на попечение двум братьям, а к Наталье Владимировне приставила очаровательную девушку. Мать Анна хотела увести И. одного с собой в другой дом.
– У меня, мать Анна, будет много работы. Не разрешишь ли ты мне взять моего секретаря с собой?
– Как благоволишь. Учитель. Я буду рада иметь ближе к себе это дитя радости. Я только думала, что ты нуждаешься в полном внешнем покое. В домике, где я помещу тебя, только две комнаты, а самое место, где стоит дом, – островок, как приказал устроить Раданда. Только недавно деревья там поднялись высоко и окрепли, а кустарники разрослись стеной вокруг всего островка. Никому, кроме старика сторожа, я туда входить не разрешаю. Ваши ноги первыми пройдут в этот священный домик с тех пор, как он окончательно отстроен и меблирован, сколько хватило моих возможностей и усердия, красиво и комфортабельно.
Мать Анна шла впереди нас своей необычайной походкой, она точно плыла, едва касаясь земли. Шли мы минут двадцать, сначала среди разбросанных, поэтично выглядевших домиков, крытых пальмовой соломой, потом мимо белых домиков, казавшихся мраморными, с прелестными крышами, точно из розовых лепестков, оказавшихся сплошь из стекла Грегора и Василиона, приспособленного для домов. Стекло не пропускало жары внутрь комнат и было непроницаемо для песка.
Я и не предполагал, слушая эти пояснения матери Анны, что буду иметь случай убедиться на опыте, как во время песчаной бури в пустыне, несмотря на высоченные зеленые стены, тучи песка проникают в этот оазис, и только плотные стеклянные дома являются единственными местами спасения для людей и животных, когда бушует буря.
Как я расскажу дальше, буря на Черном море была мало чем страшнее ужаса песчаной бури, которую И. дал мне возможность наблюдать со специально выстроенного матерью Анной огромного маяка с огнями и колоколом, дававшего спасительные сигналы караванам, случайно застигнутым бурей в окрестностях ее оазиса.
Домики кончились сразу, и мы перешли в сад из финиковых пальм и громадных хлебных и кокосовых деревьев, плоды которых составляли основное питание темнокожих. Возле домов был шум и движение, возня детей и взрослых, а здесь была полная тишина и уединение, а еще через несколько минут мы подошли к островку, окруженному небольшим рвом с чистой водой, через который был перекинут чистенький, беленький, пальмовый, точно вчера выстроенный, мостик.
Возле него мать Анна остановилась.
– Этот дом для меня, Учитель, – святыня, алтарь. Приготовив в нем все, я больше туда не входила. Благоволи войти один со своим келейником, как ты того желал, и, если что будет нужно, пришли его ко мне. Я живу вот здесь, на поляне, рядом.
– Принимаю от тебя – по восточному обычаю уступать право войти старшим впереди себя – эту привилегию. Но прошу тебя по этому же праву старшинства следовать за мной как моя гостья, друг и сотрудник Светлого Братства, давшего мне большое поручение для тебя.
– Радостно повинуюсь твоей воле, Учитель, – ответила мать Анна.
Но она не желала пройти впереди меня, чем меня так смутила, что я все стоял у мостика, хотя И. уже перешел на островок. Как всегда, выручая меня во все минуты неловкости, И. повернулся и сказал мне:
– Мать Анна как хозяйка оазиса лишает тебя привилегии кавалера. Проходи сейчас первым, ты сумеешь доказать ей еще не раз за время пребывания здесь, что ты кавалер и рыцарь духа и что твоя юная внешность несет в себе древний и не чуждый ей дух.
Ободренный моим дорогим другом, я смело пошел по мостику, забыв об условной неловкости. Так мы дошли до домика и поднялись вверх по чистой пальмовой лестнице в прелестный холл с панелями из пальмы, убранный цветами, а оттуда вошли в комнату.
Что-либо прелестнее трудно было себе вообразить. Все, до последней вешалки, было сделано руками обитателей оазиса. И все казалось мне предметами искусства, а не простого обихода. Я уже был расположен к «ловиворонству», но И. не дал мне для этого времени, велев придвинуть два обворожительных кресла к окну, открытому вглубь сада.
– Пока я буду беседовать с матерью Анной, Левушка, ты сходи к Яссе и возьми у него те пакеты, что я велел тебе передать ему. Кроме того, из сумки, что я дал Грегору, вынь письмо, которое я передал тебе при выезде из Общины Раданды. Неси все сюда, но неси осторожно, так как все, что ты будешь нести, представляет очень большую ценность для матери Анны. И только чистые руки и чистые мысли должны доставить их сюда. Будь внимателен, мой мальчик, помни, что ты был
