Шрифт:
Закладка:
Сердце стучит, как испортившийся метроном.
Раз… Два… Три…
Дверь внизу скрипит и…
Пять… Восемь… Десять…
Дверь открывается… Сулим вместе с Федотом спускаются с порога. Подходят к повозке.
Двенадцать… Четырнадцать…
Услышать бы, что там за шкафом. И еще на одну комнату дальше. Но стены в имении строили на совесть, не слышно ничего.
Двадцать восемь…
Из двери показывается бритая голова и куртка бычьей кожи. Комиссар Елизаров и зимой, и летом в одной куртке? Когда она застрелила матроса, был май, тепло. Сейчас март и почти зимний ветер. Холодно в бычьей коже.
Сорок один…
Бритоголовый комиссар делает шаг к авто. Останавливается. Поворачивается.
Сорок восемь… Сорок девять…
Подходит к мужикам у повозки. Спрашивает о чем-то.
Пятьдесят…
Федот сует руку в карман.
Пятьдесят три…. Пятьдесят четыре…
Достает две папиросы. Протягивает одну комиссару. Сам закуривает.
Пятьдесят восемь… Шестьдесят один.
Комиссар прикуривает от папироски Федота. Сейчас все расспросит. Кто из хозяек жил в этом имении весной 1919-го? Где она сейчас…
Шестьдесят восемь…
Расспросит и…
Шестьдесят девять…
Сколько секунд или минут нужно, чтобы папиросу докурить?
Восемьдесят пять…
Девяносто три…
Бритоголовый комиссар смеется. Гасит окурок о подошву ботинка, окурок на землю не бросает, ищет глазами урну у порога, делает шаг к ней.
Сто четыре…
Поднимает взгляд к окну.
Сто пять… Сто шесть…
Даже за занавеской Анна чувствует этот взгляд, отшатывается вглубь комнаты.
Сто восемь… Сто девять…
Сто двадцать девять…
Дверь в комнату со скрипом открывается.
– Что впотьмах-то сидите, барышня!
Федот нащупывает спички в кармане. Подходит к лампе. Чиркает спичкой. Зажигает лампу. Свет расползается по комнате. Анна стоит, не в силах открыть глаза и увидеть, с кем вернулся бывший истопник, ныне ответственный совслужащий.
– Что застыли? Сулим говорит, ехать пора. Куда вам в ночь ехать – кобыла дорогу не найдет!
Анна делает шаг к окну. Авто по-прежнему на месте.
– А этот… С которым курили вы… Бритый…
– Елизаров? Комиссар из Петрограда? Так обратно в главный дом пошел. Работы, говорит, много, а все сотрудники голодные по домам разбежались. Возвращаться мне велел и всех сотрудников собрать. – Теперь уже Федот внимательно смотрит на Анну. – От комиссара бежишь, что ль? Рыльце в пушку? – Резко переходит с бывшей хозяйкой на «ты».
Анна делает шаг к столу. Берет со стола налитую бывшим истопником стопку. И быстро выпивает.
– Хм-м, барышня! Могёшь! – Протягивает уже остывший кусок картошки на вилке. – На закусь!
Анна машет головой. Ком в горле застрял – не сглотнуть. Из кармана телогрейки Федот достает сухую баранку.
– Не боись! Не выдам!
Баранку Анна берет, но кладет в карман. Еще раз пробует проглотить застрявший в горле ком. Водка обожгла все внутри, но сглотнуть не помогла.
– Не выдам! Коли заплатишь! – Шмыгает соплей. – Золотишко барское, поди, осталось. А я тут без карточек и продпайков сижу. Жрать хочца!
По водке и картошке видно, как Федот сидит без продпайков.
Последний камень материного ожерелья спрятан в лифе на груди. Последний. На который они должны выжить, убегая. Отдать – не на что будет бежать и кормить девочек. Не отдать – убежать шанса нет. Федот пойдет в дом и расскажет бритоголовому комиссару, что она здесь. Отвернувшись к окну, Анна опускает руку в вырез блузки. Нащупывает камень. Достает. Протягивает.
– Вот.
Глаза Федота блестят.
– Буржуйская ты отродье! Такие только в реквизированном видал. А тебя, гляди-ка, не добили.
Сейчас он точно пойдет в большой дом и скажет комиссару, что у той, которая застрелила революционного матроса и которая пытается бежать, еще и не сданные государству ценности за пазухой! Бывший истопник наливает водки в только что выпитую Анной стопку. Расправляет усы. Почти крякает:
– Эх, была! – Выпивает. Сграбастывает камень с ладони Анны. – Беги! Пока я добрый. Быстро беги!
Через шкаф, как пришла, Анна возвращается в комнату няньки. Осторожно выходит в коридор и сразу в бывшую Марфушину комнатку.
– Я дольше всех мочала, мамочка! – громко кричит Иринка. – А Олюшка голеву медведю пишивает!
Что здесь было? Что? Протягивает Иришке сухую баранку, выданную Федотом «на закусь».
– Что здесь было, Олюшка?
Старшая девочка и не испугана вроде бы.
– Комиссар приходил, лысый такой, спросил, где хозяйка. Сказала, тебя дома нет.
Анна гладит дочку по голове.
– Сказала, что у няньки тиф. Чтобы шел он отсюда подобру-поздорову, не то заразиться может. Рассмеялся, сказал, зараза его не берет.
Из их комнаты бритоголовый ушел. Но он в большом доме. В любой момент вернется. Анна снова идет в комнату няньки. Та еле дышит.
– Езжайте, Аннушка. Скорее езжайте. Не ровен час, вернется!
– Платить Сулиму нечем. Последнее, что было, Федоту за молчание отдала.
Нянька слабой рукой тянется к своей шее. Снимает подаренный хозяйкой золотой крестик на шнурочке. Протягивает Анне.
– Бог в помощь! Езжайте!
Татарину Сулиму православным крестом платить придется.
* * *
Едут потемну. От каждого уханья совы сердце в пятки. Старая лошадь, не многим живее Маркизы, от любого препятствия шарахается. Сулим говорит, надо остановиться и ждать до рассвета. Но как ждать, если бывшее материнское авто из поместья не выезжало. В горах тихо. Слышен каждый звук. Грохот мотора был бы слышен тем более. Не выезжал из имения комиссар. Скоро вернется в их комнату, увидит, что ее нет, что девочки исчезли, и кинется в погоню.
Нужно ехать. В темноте.
До монастыря добираются к утру. Анна протягивает Сулиму крест. Татарин смотрит на золотой православный крест на ее ладони. Машет рукой:
– Аллах не велит.
Поди пойми, брать золотой символ чужой веры Аллах не велит или потому что последнее?
– Нянюшке обратно отвези! Храни ее Господь! – просит Анна.
Сулим платком берет крест, завязывает в узел, кладет в карман. И уезжает, оставив их посреди гор – слева крутая лестница к храму, справа ущелье и обрыв. Прежде, когда по настоянию матери в здешнем храме крестили Иринушку, Анна что-то слышала про монастырь, но даже не задумалась, где же он расположен. Представила себе тогда монастырское здание с кельями. Но никаких зданий в округе не видно.
Небольшой Успенский храм встроен в
