В феврале 1809 года Бихеля приговорили к смертной казни через «распятие на колесе, с костями, сломанными от ног до головы, ударов не щадить, а тело после там и бросить всем на обозрение». Приговор был жестоким и варварским, и под влиянием просвещенных нравов Наполеоновской эпохи казнь заменили с колесования на обезглавливание – быструю и легкую смерть, – но не из-за милосердия к Бихелю, а «из уважения к нравственному достоинству государства, которое не должно, как бы то ни было, соперничать с убийцей в жестокости»{234}.

«Стратегия сериализации»: как Бихель стал серийным потрошителем-фетишистом

Андреас Бихель стал известен как баварский Mädchenschlächter – «Убийца дев». Если взять дело Дюмойяра, то психиатрическая дискуссия на тему мотивов его преступления сосредоточилась на одном вопросе: преследовал он сексуальное удовлетворение, материальную выгоду или и то и другое одновременно. В случае с Бертраном обсуждалось, были ли его мотивы «эротическими» или «деструктивными». Но на процессе по делу Андреаса Бихеля за пятьдесят лет до этого подобные вопросы возникли не сразу.

Случай Бихеля был впервые описан в книге баварского судьи Ансельма Риттера фон Фейербаха, опубликованной в 1811 году и посвященной курьезам судебного дела{235}. Фейербах описывает Андреаса как слабого и робкого человека, который затаил злость на тех, кто, по мнению Бихеля, его обидел, но при этом слишком трусливого, чтобы высказаться вслух. Преступника изображают как человека, подчиняющегося общественному порядку исключительно по причине слабости «женоподобного» характера и неспособности открыто выступить против общества, которое он тайно презирает и со стороны которого чувствует угрозу; вероятно, это одна из первых попыток описать психопатию. Фейербах пишет: «Если такие черты, как жестокость, грубость, алчность и боязливость, подкрепляются невежеством ума, отсутствием воспитания и образования, а может, и умственной ограниченностью на грани глупости, то человек пребывает именно в том состоянии, в котором способен совершить преступления, подобные деяниям Бихеля».

Уделяя большое внимание упрямой лжи Бихеля, а также признанию им вины лишь в том, что доказала полиция, Фейербах утверждал, что Андреас – это пример падшего человека, который поддался соблазну совершить преступление из-за своей слабости. Причиной, подтолкнувшей к совершению убийства, Фейербах считал трусость и боязливость Бихеля в сочетании с жадностью. Мотивом выступила материальная выгода, а психопатология боязливости позволила ему преследовать свои цели через убийство, при этом сохраняя перед соседями и обществом обличье добропорядочного гражданина (маску здравомыслия). Что же касается патологических вскрытий Бихелем грудных полостей жертв, то Фейербах их почти не упоминает и оставляет их без внимания как незапланированные действия побочного характера, не имеющие значения для само́й природы преступления{236}.

После суда о Бихеле все забыли и стерли его из коллективной памяти. Когда в 1861 году появилось дело Дюмойяра, пресса не проводила параллелей с Бихелем, несмотря на удивительно схожие обстоятельства: многочисленные убийства служанок якобы с расчетом заполучить их личные вещи.

В 1886 году, за два года до появления Джека Потрошителя, Бихель внезапно упоминается на страницах книги Рихарда Крафт-Эбинга «Половая психопатия». Крафт-Эбинг относит преступления Андреаса к категории убийств, совершенных на сексуальной почве, но, вопреки мнению Фейербаха и суда, отвергает мысль, что мотивом могла послужить алчность. Недавно историк Петер Беккер обвинил Крафт-Эбинга в создании ложного понятия серийной сексуальной психопатологии, обратившись к так называемой «стратегии сериализации». Без всякого уважения именуя Крафт-Эбинга (между прочим, заведующего кафедрой психиатрии в Венском университете!) «автором», Беккер вменяет ему недостаток специальных знаний и общенаучной подготовки, а также прямым образом уличает в подтасовках: «Используя обрывочные цитаты из самых разных источников, авторы вроде Крафт-Эбинга пытались решить проблему комплексности мотивов, что приводят к убийствам. И одним из решений стало введение в текст однообразных повторяющихся описаний убийств, сексуальных желаний и наследственных предпосылок. Из-за подобного изложения создавалось впечатление, что во всех описанных случаях присутствовала какая-то общая движущая сила, скрытая лишь от неподготовленного взгляда и оказывающая влияние в любом месте и времени»{237}.

Действительно, в книге Крафт-Эбинга дело Бихеля преподносится как «наиболее гнусный, но в то же время и наиболее доказательный пример взаимной связи между сладострастием и манией убийства… Сладострастие, усиливающееся до жестокости, мании убийства и антропофагии [каннибализма]»{238}.

Случай Бихеля Крафт-Эбинг называет по-латыни puellas stupratas necavit et dissecuit (девушки изнасилованы, убиты и рассечены [разрублены]), но не приводит никаких подробностей, кроме одного короткого абзаца, записанного со слов преступника: «Я вскрыл ей грудь и рассек ножом мясистые части тела. После того я повернул ее, как мясник это делает со скотом, и разрубил топором тело на части, чтобы иметь возможность положить его в яму, вырытую мною на горе. Я должен сознаться, что при вскрытии я чувствовал такую жадность, что дрожал всеми членами и едва удержался от искушения отрезать кусок мяса и съесть его».

Однако на дознании Бихель заявил, что его первое убийство было вызвано «внезапным желанием» убить Барбару Рейзингер «из-за платья, что она носила» – не для того, чтобы его отнять, но буквально из-за платья, которое было на девушке. Андреас совершил точно такое же фетишистское сексуальное преступление, что и Дюмойяр. Бихель стоял на своем: «Я лишь хотел заполучить их платья, потому и убил Рейзингер и Зейдель, а больше причин нет». В его речи то и дело повторялись до странности подробные заявления о том, что его жертвам одежда более не нужна, поскольку они теперь носят платья «французского фасона», и это указывает на озабоченность женской модой и нарядами, что в свою очередь наводит на мысли о патологической одержимости.

Многие серийные убийцы совершали преступления из-за того, как жертвы были одеты, а также хранили у себя многочисленные коллекции вещей-фетишей и заставляли похищенных жертв что-нибудь из них надевать. Очевидно, что смертоносные фетиши на одежду формируются не только самой модой, но и тем, с чем она связана, какое значение непосредственно несет в себе и какое значение вкладывается в нее извне, как она изображается и сексуализируется средствами массовой информации своего времени. История и развитие модной одежды в качестве кровавого фетиша – прекрасная тема для докторской диссертации.