– Это кто? – спрашивает мама, когда я сажусь в машину.

Она припарковалась на подъездной дорожке к дому Димартайлов, и, судя по ее прицельному интересу, она явно хорошо рассмотрела Лена, пока он закрывал дверь.

– Лен, – отвечаю я. – Нас распределили в одну группу для проекта по английскому.

К счастью, хотя мы обсуждали его раньше, я почти уверена, что мама не помнит его имени. Но чтобы ее отвлечь, я добавляю:

– А еще в нашей группе та кореянка, Серена Хванбо.

– Которая всегда помогает на празднике «Здравствуй, школа!»?

Члены ученического совета вызываются помочь учителям на мероприятиях, куда приглашают родителей, так что многие из помощников маме знакомы.

– Ага.

– А где она?

Мама, похоже, чует, что дело нечисто. Она утверждает, что когда что-то случается со мной или Ким, ей об этом подсказывает шестое чувство, и проявляется оно обычно, когда нам этого меньше всего хотелось бы. Оно никогда не работает, если ты, скажем, настаиваешь, что не нарочно оставила ящик на кухне открытым, чтобы поиздеваться над мамой, хотя, конечно, ты ведь помнишь, что она миллион раз просила его закрывать.

– А, она уже поехала домой, – говорю я. – Она живет недалеко.

– Это район для богатых, – замечает мама, разглядывая дома, пока мы едем по Холиок Лэйн к широкой дороге, ведущей в нашу часть города.

– Да, наверное, – соглашаюсь я. Потом добавляю, потому что такое маму обычно интересует: – Здесь живет много корейцев.

– А этот мальчик тоже кореец?

– Нет, наполовину японец и наполовину белый.

– Тогда понятно. Он очень высокий. – Мама замолкает, что-то обдумывая. – Но глаза у него довольно узкие для наполовину белого.

Когда я не нахожу ответа, мама смотрит на меня и пытается изобразить безразличие. Ее усилия по степени успеха сравнимы с автокатастрофой.

– Так этот мальчик тебе нравится?

Вот же ж б**… У меня что, на лбу написано? Как она поняла? Неужели все остальные тоже сразу поймут?

– Нет, – вру я.

– Хорошо, – говорит мама, хотя даже я вижу, что она мне не верит. – Нам с твоим папой не хотелось бы, чтобы ты сейчас заводила отношения. Тебе надо сосредоточиться на учебе и поступить в хороший вуз.

– Да, я знаю.

– Кроме того, наедине с мальчиком надо быть осторожной. Некоторые юноши попытаются воспользоваться случаем. Хороший парень так не будет поступать, но тут не угадаешь. Ты понимаешь, что я говорю?

О боже. Тут я вспоминаю момент, когда мама спросила, знаю ли я, откуда берутся дети, и мне пришлось поскорее заверить ее, что да, я уже в курсе.

– Да, мам.

– Это может вызывать проблемы, если ты от природы красивая. Много парней будут приставать к тебе, но ты можешь просто не обращать на них внимания. Необязательно влюбляться в первого парня, который проявил к тебе интерес. Надо быть разборчивой, можно даже немного высокомерной. За тобой всегда кто-то будет ухаживать, но ты должна себя уважать.

Вся эта речь, это ее напутствие для меня, но в этом случае вряд ли оно так уж необходимо. Я никогда не была достаточно симпатичной, чтобы навлечь на себя даже малейшие неприятности. А еще меня гнетет то, что в мамином мире мы с Леном стали персонажами убогой нравоучительной драмы: опасный мальчик и целомудренная девочка. В этой истории нет места для моих истинных чувств. Когда девушка хочет парня, он становится не таким опасным, но она сама при этом, прямо скажем, становится совсем не целомудренной. Такого целомудрия не существует в моральном спектре, а значит, один неверный шаг – и тебе конец.

Я думаю о том, что мы с Леном обсуждали, и задаю один рискованный вопрос:

– А тебе когда-нибудь нравились мальчики?

– Нет! – в ужасе восклицает мама. – В твоем возрасте я была в лагере для беженцев в Гонконге. Я вообще ничего не хотела, только бы в Америку попасть. С чего мне было думать о мальчиках?

До того как маме пришлось пойти на всю эту историю с ухаживаниями по переписке, они с моим дедушкой пытались эмигрировать в Америку через Гонконг, который во время и после войны с Вьетнамом был первым портом для беженцев. К сожалению, это было после того, как им предоставили убежище в Наньнине, так что властям не особенно понравилась их попытка выдать себя за беженцев, которым требуется пристанище в другой стране. Когда обман раскрылся, маму и A Gūng на целый год отправили в лагерь как нелегальных мигрантов, а потом депортировали обратно в Китай. Через несколько лет мама согласилась выйти замуж за папу. Я это все знаю, потому что она часто упоминает эту историю, иногда походя, среди пустой болтовни, а иногда вот в таких разговорах, пресекающих мои попытки (случайные или целенаправленные) понять, есть ли у нас с ней хоть что-то общее. Мама терпеть не может, когда я пытаюсь доискиваться, потому что ей кажется, будто я себя с ней сравниваю.

– Нельзя сравнивать мою жизнь с твоей или с жизнью Ким, – вечно твердит она. – Это совершенно разные вещи. Вам невероятно повезло.

Я пытаюсь представить, что было бы, если бы я познакомилась с Леном в лагере для беженцев, зная, как знала мама, что ничто (и никто) не должно меня удерживать, если найдется способ вырваться в Америку. По правде говоря, в таком месте его сложно представить. В том лагере, скорее всего, не было бы никакого бейсбола. Интересно, понравился бы он мне там? Интересно, профукала бы я ради него шанс свалить из страны? А может, влюбившись в него, я бы все равно эмигрировала при первой возможности? В чем-то мама права. Трудно сказать.

– В лагере было много нехороших мужчин, – говорит мама. – Был даже такой, который одной девушке заделал ребенка. Он и за мной по пятам ходил, но я оказалась умнее. Однажды он не отставал, куда бы я ни шла, так что я забежала в блок, где в тот момент жил друг семьи, и пряталась там, пока за мной не пришел A Gūng.

Эту историю я прежде не слышала, и меня шокирует то, как обыденно мама рассказывает об этой ситуации – и видит себя не как несовершеннолетнюю жертву сексуального насилия, а как ловкачку, хитро ушедшую от преследования. Как легко она принимает заблуждение, что такого нападения можно избежать, если ты достаточно умна.

– Кошмар.

Я представляю молодую маму на фотографиях в оттенках сепии, с округлым лицом и толстыми косами. Она была похожа на Ким, но на