Шрифт:
Закладка:
Логика демократа Чернышевского шла вразрез с этикой «новых людей», однако он оказался прав: продолжая бывать у Терезы вплоть до января 1860 года, Добролюбов постепенно убеждался, что их отношения не только исчерпаны, но и не были похожи на подлинную любовь:
«Я понял, что никогда не любил этой девушки, а просто увлечен был сожалением, которое принял за любовь. Мне и теперь жаль ее, мое сердце болит об ней, но я уже умею назвать свое чувство настоящим его именем. Любви к ней я не могу чувствовать, потому что нельзя любить женщину, над которой сознаешь свое превосходство во всех отношениях»{338}.
Идеальную спутницу жизни он представлял иной — духовно близкой, стоящей на его интеллектуальном уровне:
«Если б у меня была женщина, с которой я мог бы делить свои чувства и мысли до такой степени, чтоб она читала даже вместе со мною мои (или, положим, всё равно — твои) произведения, я был бы счастлив и ничего не хотел бы более. Любовь к такой женщине и ее сочувствие — вот мое единственное желание теперь. В нем сосредоточиваются все мои внутренние силы, вся жизнь моя»{339}.
Тереза, судя по всему, так и не узнала о благородном замысле Добролюбова и свыклась с отведенной ей ролью — жить врозь с возлюбленным, болеть, нуждаться, пытаться заработать на хлеб самостоятельно, рукодельничать и читать. В конце августа, после возвращения Добролюбова из Старой Руссы, они разъехались. Тереза сняла «две очень миленькие комнатки»{340}.
Решимости совсем порвать с Терезой у Добролюбова не было, и он продолжал время от времени ездить к ней в конце 1858 года и почти весь 1859-й, однако всё реже и реже. Тереза как будто чувствовала, что возлюбленный скоро оставит ее (письмо от 28 декабря 1858 года), но продолжала радоваться встречам. В ее записочках этого периода шесть раз рядом с предметами домашнего обихода упоминаются книги: «Посылаю тебе книги и 2 простыни[17] и 3 пары чулок». Жизнь Терезы словно бы пропитывается добролюбовскими идеями о необходимости ее образования и развития. Она просит прислать ей новые книги, возвращает прочитанные, среди которых и толстые литературные журналы. Перебравшись в начале 1860 года в Дерпт, Тереза писала Добролюбову, что «с удовольствием почитала [бы] К[олокол], Современник] или От[ечественные] Зап[иски]»{341}. Добролюбов наверняка утешался этой тягой к самообразованию — ему удалось-таки приохотить «спасенную» к чтению. Похоже, однако, что читала она еще и потому, что часто ей нечем было себя занять: найти службу или постоянную надомную работу она так и не смогла. Изредка случались заработки: однажды за какое-то шитье она получила 12 рублей — и сразу же сшила себе «миленькое платье».
Осенью 1858 года Добролюбов познакомил Терезу с самыми близкими друзьями еще со времен учебы в педагогическом институте Иваном Бордюговым и Борисом Сциборским. Когда Бордюгов поздней осенью приезжал в Петербург лечиться, они собирались вместе. В 1859-м в Воскресение Христово опять встретились, радовались и разговлялись «шоколадной пасхой»{342}. Еще раньше Добролюбов представил Терезу Чернышевскому и его жене Ольге Сократовне, которая, судя по некоторым фразам, ей очень понравилась, и та советовала своему «Колиньке» чаще ходить к Чернышевским: «Там тебя умеют ценить и уважать»{343}. А Чернышевский и вовсе стал на короткий период ее ангелом-хранителем.
Во второй половине января 1860 года, когда отношения Терезы с Добролюбовым окончательно исчерпали себя, она отбыла в Дерпт вместе с подругой Амалией — в поисках новой жизни.
Судьба Терезы
Дерпт был выбран подругами не случайно: среди остзейских немцев Лифляндии они чувствовали себя комфортнее. К тому же у Амалии в Нарве жили родители. Тереза решилась на необычный для бывшей проститутки шаг — поступление на акушерские курсы в клинике при Дерптском университете. В начале 1860-х годов в России как раз начали массово открываться акушерские и фельдшерские курсы для женщин{344}.
Исследователям до сих не удалось выяснить, посещала ли Тереза в самом деле эти курсы или же все ее рассказы о них в письмах Добролюбову были обманом, одновременно корыстным и «возвышающим». Биограф Добролюбова Б. Ф. Егоров, специально изучавший университетский архив, утверждает, что «в списках обучавшихся на акушерских курсах никакой Грюнвальд не числилось»{345}. Исследователь проституции Тарновский приводит множество свидетельств лживости французских дам легкого поведения, которые не гнушались никакими средствами, чтобы вытянуть у клиентов и возлюбленных побольше денег{346}.
Почти в каждом письме Тереза вымаливает очередные 100 рублей серебром — то для покупки имущества взамен сгоревшего при пожаре, то для внесения платы за акушерские курсы, то для возвращения каких-то долгов. Но может она и просто попросить прислать из Парижа маленькие наручные часы. Добролюбов, почти год находившийся в Европе, отвечал редко, раз в пять-шесть недель, будто нехотя, неизменно сомневаясь в правдивости приводимых Терезой причин безденежья и ссылаясь на невозможность высылать часто такие большие суммы. Тереза освоила другой путь — бомбардировать письмами Чернышевского (они сохранились в его архиве). Тот брал деньги из кассы «Современника», записывал их на счет Добролюбова и посылал в Дерпт. В общей сложности за 1860–1861 годы Тереза получила от Чернышевского более 500 рублей.
Хотя в ее письмах мы находим много очень конкретных подробностей об акушерской клинике в Дерпте — о начале занятий 22 августа, об экзаменах по разным болезням, о ее собственной регулярной практике, о знакомых докторах, — есть достаточно оснований сомневаться, что она прошла курс обучения. Часто в ее рассказах о занятиях нестыковки видны невооруженным глазом. Так, 18 октября 1860 года Тереза писала:
«Порадуйся же немного за меня, я сдала 3 экзамена: по акушерскому делу, детским болезням и по воспалениям, это разные болезни. Еще я хочу, и уже начала, изучать болезни глаз,
