Осмотрев Песочные Часы, мы вернулись в лодку и снова проплыли в реку по другой протоке, порядком сместившись относительно заболоченной территории. Мои гребцы упрямо, сражаясь с остаточными волнами прилива, проталкивали суденышко сквозь густые заросли соленого тростника. Здесь-то я и добыл трех тростниковых куриц, и мальчишка плавал за ними… хотел написать «так же сноровисто, как ретривер», но правда жизни в том, что он плыл даже лучше собаки-ищейки, почти как морской котик или нерпа. Теперь я готов был поверить рассказам его папочки о том, что временами мальчику удается поймать неподстреленную птицу, просто проплыв под ней и схватив из-под воды за лапы. Он – то есть мальчишка – сказал, что, когда прилив отступает, в этих местах отличная рыбалка, а его отец прибавил:

– Но вы не сможете ничего забрать в город, доктор – для них тут слишком много рыбы.

– Не для продажи эта рыба, а для еды, – вставил мальчишка.

Аннезийский храм (или обсерваторию, чем бы это место ни было) первопоселенцы разрушили и вырубили ради ценной древесины. Уцелело лишь несколько полусгнивших деревьев. Впрочем, по пенькам можно было легко составить представление о том, как тут все выглядело в доконтактные времена. Число деревьев равнялось числу дней в году Сент-Анн – их было четыреста два. Росли они на расстоянии приблизительно ста десяти футов друг от друга, образуя круг чуть ли не трех миль в диаметре. По пенькам я заключил, что обхват ствола для большинства деревьев тогда превышал двадцать футов, и ко времени вырубки лиственные кроны древ почти соприкасались. На расстоянии они должны были казаться неприступной, непроницаемой стеной с единственным проходом в точности впереди путника. Внутри круга, насколько можно было судить, ничего больше не росло и не стояло. Соблазнительно было бы предположить, что аннезийцы использовали древокруг в качестве календаря, перемещая какую-то метку от дерева к дереву и подвешивая на ветвях, но затруднительно сказать, достигла ли астрономия здешних жителей более высокого уровня. К слову сказать, мнение некоторых земных ученых, согласно которым аннезийский «храм» естественного происхождения, с очевидностью абсурдно. Разумеется, он был распланирован и «воздвигнут» искусственно, причем как минимум за век до приводнения первого французского корабля, а то и раньше; я сосчитал кольца на четырех пнях и пришел к выводу, что средний возраст древ составляет сто двадцать семь аннезийских лет.

Я начертил грубую карту с указанием положения пней внутри древокруга и примерного размера каждого из них. Они быстро разлагались, и уже спустя десятилетие отследить их местонахождение оказалось бы невозможно.

Хотя к тому времени, как я закончил работать с картой, уже пошел отлив, нам удалось продвинуться вверх по реке еще на несколько миль. Там мы задержались, чтобы осмотреть место выхода скальной породы – в болотах это крайне редкое явление, и попрошайка сообщил, что первоначально оно имело форму сидящего человека. Среди жителей Французского Причала и La Fange, по его словам, бытует стойкое поверье, что неприличные и непристойные поступки, совершенные сидя или лежа на коленях этой естественной статуи, незаметны для Бога. Суеверие это, по всей видимости, аннезийского происхождения, хотя мальчишка это опровергал. Статуя уже почти совершенно выветрилась.

По дороге обратно в город я задумался о слухах, что дошли до моих ушей и толковали о потайной пещере в сотне миль или более того вверх по реке. Одна из несомненных ошибок науки в данном случае заключается в отсутствии – по крайней мере до сих пор – каких бы то ни было черепов или хотя бы костных останков. Для такого специалиста, как я, выросшего на записях о пещере внутри Уиндмиллского холма [82], скальных расщелинах Лез-Эзи [83], гротах Перигора [84], пещерных рисунках Альтамиры [85] и Ласко [86], идея священной аннезийской пещеры представляет почти невыносимый соблазн. Действительно, в болотистом климате заиленных лугов скелеты принесенных в жертву и вообще любого умершего там существа разрушаются так основательно, что нельзя надеяться обнаружить какие бы то ни было следы – разве что в одном случае на тысячу. А вот в пещере – пускай в одном случае на десять тысяч – такие останки могли сохраниться до наших дней. Разве не логично предположить, что аннезийцы использовали казавшиеся бездонными пещеры для захоронения мертвецов, как это делали примитивные люди по всей Земле? А вдруг там есть настенная живопись, пускай даже аннезийцы, насколько можно судить, не достигли в своем развитии этапа изготовления орудий? Этой ночью, даже записывая эти слова, я безостановочно строю планы поиска пещеры. Вход в нее, вероятно, расположен в скалистых стенах, нависающих над руслом Темпуса. Нам потребуется лодка (и, наверное, даже не одна), достаточно легкая, чтобы преодолеть пороги и водопады, но снабженная двигателем, который позволял бы ей развивать приличную скорость против течения. В экспедицию следует набрать достаточно сотрудников, чтобы один человек все время стерег лодку (лодки), пока трое (как минимум по соображениям безопасности) наведаются в пещеру. Один из нас, помимо меня самого, должен быть хорошо образованным человеком, способным оценить всю неоценимую важность наших находок, буде они воспоследуют; было бы еще лучше разыскать знатока горного края, куда мы намерены отправиться. Я не знаю, где мне искать таких людей и смогу ли я зажечь их идеей экспедиции, если даже разыщу. Но, записывая дальнейшие интервью, я намерен держать в уме такую возможность.

Едва не забыл привести здесь разговор, который состоялся между мной, попрошайкой и его сыном, пока они гребли назад на Французский Причал. Поскольку этот человек заявляет о своем аннезийском происхождении (и это совершеннейшее вранье), какая бы то ни было информация из такого источника должна восприниматься с осторожностью. Но мне кажется, что эта беседа выдалась интересной. Я рад, что сумел ее записать на пленку.

R. T.: Говоря со своими друзьями об аборигенах, о таких, как мы, доктор, вы, надеюсь, не преминете заметить, какое наслаждение получили от поездки в священные места.