Шрифт:
Закладка:
Первый в мире сверхзвуковой пассажирский красавец-самолёт Ту-144, вдруг резко увеличил скорость и дальность, перестал немеряно жрать топливо и вышел на регулярные коммерческие рейсы. Разумеется, благодаря двум гравигенераторам, ускоренно прошедшим всю положенную сертификацию, а затем испытанных на упомянутом авиалайнере.
Еще третьего апреля тяжёлая ракета-носитель «Протон», стартовавшая с Байконура, вывела на орбиту станцию «Салют-2». И сама ракета, и станция были оснащены гравигенераторами. Сам старт и вывод станции на орбиту прошли более чем успешно, гравигенератор на ракете-носителе отработал штатно, подтвердив все заявленные характеристики и даже превысив их. Но затем что-то пошло не так. Со станции перестала поступать телеметрия, возникло подозрение в разгерметизации. Случись это ещё пару месяцев назад, и с «Салютом-2» пришлось бы, скорее всего попрощаться и старт «Союза», на котором к станции должны были лететь космонавты Павел Попович и Юрий Артюхин, отменить. Но теперь, с появлением гравигенераторов, возможности того же «Союза» значительно возросли. Было принято беспрецедентное решение отправить к станции «Союз» и постараться её спасти.
— Если не получится, просто вернётесь на Землю, — помню, напутствовал Поповича и Артюхина Береговой. — Теперь, с гравигенератором, это сделать гораздо проще.
Не стану описывать всю эпопею по спасению станции «Салют-2», хотя она мне известна. Но меня не было на орбите, я не видел всё своими глазами. Подвиг совершили командир корабля Павел Романович Попович, для которого это был второй в жизни полёт, и бортинженер Юрий Петрович Артюхин, для которого полёт был первым.
Это был самый настоящий подвиг, без дураков. Они спасли станцию: устранили утечку топлива с третьей ступени, из-за которой и начались проблемы, восстановили герметичность, починили телеметрию. После чего провели на станции четырнадцать дней, выполнили все запланированные эксперименты (включая эксперименты с использованием гравигенератора) и благополучно вернулись на Землю.
А затем промышленность начала выпускать первые электромоторы, трансформаторы, генераторы и электромагниты со сверхпроводимой обмоткой…
Ну и как вы думаете, сколько ещё можно было скрывать информацию о том, благодаря кому это всё случилось?
Конечно, прежде чем приоткрыть завесу секретности, пришлось взять добро у Леонида Ильича. На этот раз беседовали в кремлёвском кабинете и в присутствии моего старого знакомого — Бесчастнова Алексея Дмитриевича, сменившего к этому времени Андропова на посту председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР (по состоянию здоровья Андропов был отправлен на пенсию, и его дальнейшая судьба была мне не слишком интересна, а точнее сказать — совсем не интересна).
— Ты решай, что со всем этим делать, Алексей Дмитриевич, — сказал Брежнев. — А я поддержу.
— Разрешите высказаться? — спросил я.
— Начинается, — пробурчал Брежнев. — Помяни моё слово, Алексей Дмитриевич, сейчас он нам, как дважды два, докажет, что секретность с его драгоценной личности нужно снимать полностью. Вместе с охраной. Сразу говорю — не бывать этому, — он грозно посмотрел на меня поверх очков.
Бесчастнов едва заметно улыбнулся и сделал вид, что тоже строго на меня смотрит.
— Будь моя воля, Леонид Ильич, я бы вообще не высовывался, — сказал я. — Оно мне надо? Вся эта слава только драгоценное время отнимает. Но деваться и впрямь некуда. Судите сами. Я уже молчу, что гравигенераторы и сверхпроводимость скоро станут обыденностью — такой же, как, допустим, двигатель внутреннего сгорания. И не только для нашей страны, для других — тоже. Иначе просто не получится. Будет очень смешно, когда средства массовой информации на Западе начнут рассказывать про меня всякие небылицы, а мы будем молчать, как в рот воды набрали. Из соображений секретности, которая давно не секретность.
— А они начнут, и очень скоро, — сказал Бесчастнов. — В этом не может быть ни малейших сомнений. По моим данным, господин Такер Ломбарди как раз сейчас готовит большой материал в «Сан-Франциско кроникл». Этот паршивец даже набрался наглости, чтобы обратиться к нам. Конкретно — к Петрову с Бошировым.
— Кто такой Такер Ломбарди? — спросил Брежнев.
— Американский репортёр, — пояснил я. — В крупнейшей газете Сан-Франциско работает. Нормальный парень на самом деле, Алексей Дмитриевич, зря вы так. Наглец — да, но это для репортёра нормально, тем более американского. Он нам хорошо помог в стычке с ФБР. Так чего он хотел?
— Хотел с тобой связаться. Говорю же — он материал готовит. Говорил, если не свяжется, будет вынужден опубликовать непроверенную информацию. Не хочет, мол, чтобы его опередили.
— Вот, — сказал я. — О чём я и говорил.
— Ну да, — буркнул Брежнев, — они и так уже, считай, обо всём знают.
— И мы знаем, что они знают, — сказал Бесчастнов.
— Нужно играть тонко, — сказал я. — Пусть получат строго дозированную информацию одновременно с нашими журналистами. Кушка, клиническая смерть, внезапные прозрения. Про способности вроде лечения руками, и прочее, думаю, вообще не надо — замучают, прятаться придётся. Пусть останется на уровне домыслов.
— Ну, мы уж, Серёжа, как-нибудь сами разберёмся, о чём ставить общественность в известность, а о чём погодить, — сказал Бесчастнов. — Но в принципе, ты прав. Информацию пора давать. Дозированно.
— Разрядка напряжённости, — сказал я. — Нам нужна разрядка. Я понимаю, что капитализм и социализм несовместимы, но надо как-то уживаться. А без свободного обмена информацией и технологиями, а также совместных проектов — особенно в космосе и сфере безопасности — это невозможно.
— Технологиями? — взвился Брежнев. — Ты считаешь, нам нужно передать Западу наши новые технологии⁈ Не жирно им будет? Пусть готовые изделия берут!
— Считаю — да, — ответил я спокойно. — Нужно передавать технологии. Не сразу. Сначала пообещать. Потом долго, очень долго, держать эту морковку перед их носом. А потом, когда станет ясно, что они их вот-вот украдут и скопируют — торжественно передать. Не безвозмездно, конечно же. Леонид Ильич, вы же должны понимать, что подобные вещи долго в тайне не удержишь. Колесом, электричеством
