волосами трудно было отличить мужчин от женщин. Как узнать среди этих живых трупов с пустыми взглядами ребенка или близкого человека? Овладев собой, она подумала, что никогда еще не была так близка к тому, чтобы найти сестру. Ей хотелось верить в чудо. Возможно, она, как и эта семья, стоящая неподалеку, через несколько мгновений испытает огромную радость, заключив в объятия ту, на возвращение которой надеялась долгие месяцы. Может, Люси сидит в одном из номеров отеля и ждет, когда за ней приедут? Мария-Луиза не собиралась стоять на улице со сложенными руками. Она обошла толпу и встала у входа. Посетителей не пускали. Когда в здание вошли две медсестры, она поспешила за ними через вращающуюся дверь. Возможно, ее приняли за меценатку, которая занимается возвращением репатриантов. Во всяком случае, она сумела пройти внутрь, не попав на глаза охраннику.

В холле царила суматоха. Встречающие комитеты от различных организаций занимались приемом уцелевших узников. Среди них были отделение Красного Креста, члены Армии спасения и представители движений Сопротивления. Эти волонтеры, исполненные сострадания, встречали депортированных, подсказывали им дорогу и помогали в выполнении первоочередных формальностей. Все они, казалось, были очень заняты тем, чтобы поддержать и утешить вновь прибывших: некоторые из этих несчастных не могли выговорить ни слова. Медсестра Красного Креста, у которой Мария-Луиза попыталась выяснить хоть что-то, жестом указала на соседний коридор. Она вошла в большую галерею, освещенную простыми ночниками. Предвыборные плакаты, висевшие на стенах, были испещрены длинными списками фамилий. Она подошла ближе. Идентичные фамилии в сочетании с разными именами следовали одна за другой — это были списки семей. Фотографии пропавших без вести выставлялись на обозрение оставшихся в живых, словно бутылки, выловленные в море. Некоторые из этих черно-белых снимков, наполненные смехом и детскими улыбками, повествовали о мимолетном семейном счастье. Под ними, напоминая о беспросветном горе, висели объявления о поиске родственников: «Кто-нибудь видел эту семью, арестованную в Париже в июле 1942-го?» Мария-Луиза вспомнила рассказы, которые читала несколько недель назад. Детей запихивали в мешки и бросали в костры. Неужели такое вообще возможно? Глядя на этот ужасающе длинный список имен и фамилий, Мария-Луиза чувствовала, как тает надежда, которую она испытывала еще пару минут назад.

Она прошла дальше и, открыв дверь в конце коридора, вошла в огромное помещение. Депортированные лежали на носилках или прямо на полу. Их было так много, что они полностью скрыли дубовый паркет. Хрустальные люстры, созданные Лаликом, освещали комнату холодным светом. За самыми слабыми пациентами ухаживали медсестры и врачи. Мария-Луиза шла по рядам, и ее глаза наполнялись ужасом. Тела, лишенные возраста и, казалось, самой жизни, с трудом пытались самостоятельно поесть. Руки без ногтей лихорадочно сжимали ложки и миски. Это были уже не мужчины и женщины, а живые мертвецы с бескровными телами. В глазах застыл страх. Эти пустые зрачки, несомненно, видели настоящий ад. Картина этой братской могилы ужасала. Там не было ни детей, ни стариков — лишь истощенные силуэты, угловатые тела. Под их тонкой кожей, которую, казалось, вот-вот проткнут торчащие кости, угадывались внутренности. Некоторые были одеты в странные пижамы в синюю и серую полоску. Выходит, в газетах писали правду, с болью осознала Мария-Луиза. Можно ли представить себе, что пережили эти люди? Несмотря на охвативший ее ужас, она помнила о своей цели. Среди всех этих изувеченных тел она искала хоть какое-то выражение лица, знакомый жест, который мог бы позволить ей опознать сестру. Через несколько минут ее взгляд вдруг упал на фигуру, сидящую в кресле спиной к ней. Под повязанной на голове косынкой короткие седые волосы открывали тощую шею.

Фигура провела по затылку костлявой рукой, на которой проступали тончайшие вены. Этот жест показался ей знакомым, напомнил о чем-то, что она уже видела. Мария-Луиза, спотыкаясь, с бешено колотящимся сердцем направилась к ней. Фигура подняла на нее осунувшееся лицо и остекленевшие глаза, приоткрыв наполовину беззубый рот в бледной улыбке. Нет, это не Люси — вернее, Мария-Луиза всеми силами молилась, чтобы это была не она. Растерянно озираясь по сторонам, Мария-Луиза пыталась продолжить поиски. Вдруг она стала задыхаться, голова закружилась. Ей показалось, что лежащие вокруг тела провожают ее взглядом, порицая ее упитанность. В их глазах читалась враждебность, они осуждали ее за то, кем она была — оскорблением всего пережитого ими, всех их несчастий. Эти призраки вернулись, чтобы мучить ее. В глазах потемнело. Закружилась голова. Нервы сдавали. Мария-Луиза повернулась к одной из немногих депортированных, которая могла стоять на ногах, и схватила ее за руку.

— Где Люси? — закричала она срывающимся голосом, тряся хрупкую женскую фигуру, которую она, казалось, не хотела больше отпускать. — Куда вы дели Люси? — повторяла она в отчаянии.

— Что вы делаете, мадам? Прекратите! — остановила ее медсестра.

Мария-Луиза едва не потеряла сознание. Медсестра подхватила ее под руку и усадила на стул. Мария-Луиза дала волю слезам, которые текли не переставая. Слезы, которые она подавляла большую часть своей жизни. Ее била дрожь. Она все понимала, не понимая. Те, кто не вернулся, не вернутся. Она отказывалась в это верить, но в глубине души к ней пришло осознание, что в истории ее любимой сестры не будет счастливого конца. Какой же она была дурой, на что-то надеясь. Ее сестру убили, как и многих других. Возможно, она даже не добралась живой до лагеря, в который ее отправили. Несколько месяцев маркиза обманывала себя надеждой найти ту, о ком обещала матери заботиться. Как же она заблуждалась.

Мария-Луиза покинула «Лютецию» с уверенностью, что встретит Люси только в следующей жизни.

3

22 июля 1945 года Филипп Петен был доставлен в тюремном фургоне во Дворец правосудия в Париже. На следующий день он предстал перед Верховным судом. В душном переполненном зале обвиняемый, одетый в парадную офицерскую форму, занял свое место на скамье подсудимых. В одной руке он держал пару белых перчаток, в другой — маршальский жезл. Анни получила разрешение наблюдать за ходом заседания из дальнего уголка зала. После предъявления обвинений маршал обратился к собравшимся с небольшой речью, ставшей его последним словом, в которой заявил, что не станет отвечать ни на какие вопросы.

Тема преследования евреев, хоть и не стояла в центре обсуждений, все же затрагивалась в ходе судебного процесса. В обвинительном приговоре упоминалось антисемитское законодательство, «созданное по образцу Третьего рейха», а также активное участие французской администрации в облавах. Тем не менее в ходе слушаний на эту тему выступали только свидетели защиты. Они говорили о том, что глава государства не был согласен с творившимся насилием и выступал против лишения французских евреев