власть уже не собиралась разрушать традиционный брак. Более того, если в конце 1920-х годов советские философы утверждали, что «социализм несет с собой отмирание семьи», то через 10 лет они же объявляли традиционную семью базовой ячейкой нового общества, которая будет существовать и при коммунизме. Такой устойчивой ячейке требовалось и соответствующее пространство для существования. Неудивительно, что в немногочисленных довоенных сталинках, в случае заселения их семьями социально ценных для власти людей, уже существовали специальные комнаты для сна. Однако подавляющему числу горожан такие удобства оказались просто недоступны. На семейный комфорт для всех не хватало материальных средств, но зато появились способы принуждения, которые якобы могли укрепить брачно-семейную жизнь. Главным из них было правительственное постановление 1936 года о запрете абортов. Так в СССР фактически ввели жесткий контроль над частной жизнью людей: в первую очередь тех, кто был лишен нормального жилья.

Справедливости ради следует сказать, что и в Европе между двумя мировыми войнами тоже не произошло тотальной интимизации пространства сна. Свидетельства отсутствия пристойных условия жизни в 1920-х годах можно обнаружить в художественной литературе. Арчибальд Кронин в романе «Цитадель» (1937) фиксирует реакцию молодого врача Эндрю Мэнсона на бытовые условия шахтерского городка в Южном Уэльсе. События книги начинаются в 1924 году: «Они ехали городом… который казался… беспорядочной кучей низеньких серых домишек…» Встреча Мэнсона с первой пациенткой происходит в таком домике под синей крышей. Врач осматривает молодую женщину «в присутствии мужа… в тесной, скудно освещенной кухоньке с каменным полом». Спальное место больной расположено в алькове кухни. Все остальные члены семьи ютятся в так называемой спальне на втором этаже! Не лучше жили в это же время и малообеспеченные французы. Мишель Куост (1921–1997), известный французский священник, социолог и писатель, автор классического метода «городского опроса», в одном из своих исследований отмечал: «Довольно часто в домах бывает всего одна кровать. На ней спят вдвоем, вчетвером, впятером, а иногда и больше».

Условия жизни в довоенной Европе наводят на мысль о том, что существование устойчивого частного пространства могло стать реальностью лишь в контексте массового жилищного строительства. Вторая мировая война усугубила ситуацию – разрушенные дома европейцев не представляли собой локусы, где в должной форме складывались бы новые стереотипы частного. Это остро ощущали в Германии, хотя именно здесь в 1920-х – начале 1930-х годов осуществлялись попытки возведения дешевых доступных квартир. На рубеже 1940–1950-х годов «квартирный вопрос» и связанная с ним проблема выделения места для сна и прокреации для многих жителей немецких городов носили катастрофический характер. Читатель сможет узнать об этом, например, из уже упоминавшегося романа Генриха Бёлля «И не сказал ни единого слова». Мир не принес героям ни комфорта, ни покоя. Герои Фред и Кэте, еще довольно молодые мужчина и женщина, с детьми вынуждены сосуществовать впятером в страшной тесноте. Их квартира представляет собой «одну-единственную комнату, от которой… отделили фанерной перегородкой небольшую каморку, где спит малыш и куда… сваливаем всякий хлам». Убого выглядят постели старших детей: девочка «спит на американской складной кровати», которую днем подвешивают к потолку! Мальчик ютится «на старом плюшевом диванчике, который уже давно слишком короток для него». У взрослых место для сна вообще носит символический характер. Отец семейства не в состоянии справиться с убожеством быта и уходит из дома. Однако раз в неделю он снимает на ночь номер в гостинице, «чтобы спать со своей женой». «Когда было по-настоящему тепло, – говорит главный герой, – мы иногда встречались в парках или в парадных разрушенных домов, в самом центре города, чтобы быть уверенными, что нас никто не застигнет врасплох. У нас слишком маленькая комната – вот и все. Кроме того, стена, отделяющая нас от соседей, слишком тонкая». Полные настоящего драматизма слова вкладывает Бёлль в уста Кэте: «Я бросаю тесто на стол, раскатываю его… колочу по тесту и думаю о миллионах поколений бедняков, которые жили на земле, не имея места для любви…» (курсив мой. – Н. Л.).

Но не только свобода секса регламентировалась отсутствием индивидуального места для сна, ограничивались и другие проявления приватного. Даже в конце 1950-х годов для большинства немцев отдельная спальня представляла собой скорее мечту, нежели реальность. Уроженка Берлина Сибилла Анн, автор книги «Почему женщины сегодня другие» (2002), вспоминая о своей молодости, утверждает, что почти все горожане «жили в стесненных условиях», «до получения аттестата зрелости… не имели собственной комнаты». Неудивительно, что для западноевропейского горожанина небольшого достатка наличие спальни для пары или отдельного человека являлось свидетельством роста социального статуса личности.

В середине 1950-х годов во многих европейских странах развернулось массовое строительство доступного жилья. Французские исследователи не случайно называют 1954 год своеобразной вехой, «начиная с которой получил распространение прогресс». В квартирах новых домов, кроме других помещений, обязательно наличествовали отдельные спальни для взрослых и детей. Неудивительно, что такое жилье становилось «обывательской» – в хорошем смысле этого слова – мечтой. Француженки, например, считали наличие индивидуальной комнаты для сна обязательным условием для заключения брака. Подруга главной героини романа Эльзы Триоле «Розы в кредит» четко формулировала свои взгляды на супружеский быт: «Чего бы она достигла, если бы вышла замуж за Жака? Жак живет со своими родителями-рабочими, у него даже нет своей комнаты. Пришлось бы спать в столовой… Хотя Жак и зарабатывает на жизнь, им все равно не хватило бы на отдельную квартиру, и, когда Сесиль в тысячу первый раз сказала ему, что надо подождать, что она не будет жить с ним, пока нет уверенности, что у них будет квартира, он вдруг обиделся и заявил, что больше не хочет ее видеть». Возможно, Жаку, молодому человеку из рабочей семьи, требования невесты показались, как сказали бы в СССР, мещанскими, но в них закодированы многовековые представления о значимости отдельного места для сна и прокреации.

Возведение в большинстве стран Европы дешевого жилья совпало с «великой сексуальной революцией» рубежа 1950–1960-х годов. Самый известный российский, а тогда еще советский сексолог Игорь Кон в 1967 году выделил основные черты этого явления: «дезорганизация семьи, ослабление регулятивной функции брака, либерализация половой морали, растущая свобода половых отношений». Через 30 лет ученый добавил к этому перечню терпимое отношение к добрачной сексуальности и внебрачному сожительству; повышение общественного интереса к эротике; либерализацию взглядов на нетрадиционные формы интимных контактов и т. д. Конечно, в условиях отдельной спальни осуществлять все перечисленное в обыденной практике несколько проще, чем в тесноте и неустроенности. Если принять во внимание бурное строительство доступных квартир, то можно сказать, что западный обыватель подготовился к изменению кодов прокреационного поведения, связанного с проблемой пространства сна. Однако Кон упустил важную характеристику