Шрифт:
Закладка:
– Марьянка, ты мне не нравишься. Что случилось?
– Леша, – начала я нерешительно, – я не знаю, как сказать, как ты отнесешься к тому, что я скажу…
– Так, отсекаем первую страницу, – перебил муж. – Давай главное, а то старикан устал и хочет есть.
– Кравченко, я беременна…
Сообщение о присвоении звания маршала вряд ли привело бы его в такой шок. Он смотрел на меня так, словно я сказала, что поступаю в отряд космонавтов.
– Марьянка, – произнес он в конце концов, – не шути этим, не надо…
– Я не шучу – в марте у нас родится ребенок.
– Но ведь это невозможно… – тихо проговорил он, глядя под ноги. – Мы не можем… не могли… как так?
– Ты мне не веришь? Не веришь, что это от тебя?
– Не мели ерунды! – рассердился он. – Как я могу тебе не верить? От кого еще? Просто… это так неожиданно, я растерялся, ведь мы всегда были уверены, что не будет…
– А ты веришь в один шанс? Вспомни только, сколько раз именно один шанс решал все! Неужели ты не рад?
Леха усадил меня на колени и стал целовать, в глазах его стояли слезы…
– Ласточка, неужели все же я смогу взять на руки своего ребенка, нашего? Спасибо тебе… – бормотал он, гладя меня своей ручищей по плоскому еще животу…
С этого дня мой Кравченко впал в настоящий маразм – он не давал мне ступить лишнего шага, сделать лишнего движения, вынудил уйти с работы, водил гулять в любую погоду и заставлял есть фрукты килограммами, сам ходил со мной в консультацию. Когда же эта новость дошла до Лешего и Рубцовых, они тоже подключились к безумию Кравченко, активно мешая мне нормально жить.
– Заколебали! – смеялась я. – Ведь взрослые люди, а ведете себя, как безумные малолетки!
Кравченко едва ли не молился на мой растущий живот, по вечерам усаживался рядом, накрывая пузо своей ручищей, и замирал в ожидании толчков. Дитятко у нас оказалось беспокойное, за девять месяцев успев шесть раз поменять положение, чем приводило моего гинеколога просто в отчаяние, мешая определиться со способом родов. Я чувствовала себя на удивление отлично, токсикоз прошел, да и выглядела я несравнимо лучше, чем до беременности. Мы как-то не обсуждали с Лехой, кого хотим, понимая, что в нашем случае это не особенно важно, лишь бы был здоровый. Зато Леший мечтал о мальчике:
– Я из него настоящего десантника сделаю!
– Отвали! – смеялась я. – Хватит на мой век одного представителя этой породы.
Кравченко же отмалчивался, с улыбкой слушая наши перепалки, и только иногда вмешивался:
– Оставь ее, Леший! Ты же знаешь, если Марьяна Николаевна что-то решила, то оно так и будет.
Он старался вернуться со службы как можно раньше, а в последний месяц звонил домой через каждый час, боясь, что я соберусь в роддом без него. Однако роды начались ночью, перепуганный Кравченко отвез меня в роддом, а сам сидел в приемном покое, отказываясь ехать домой, как ни гнала его дежурная санитарка:
– Да ведь все одно – ничем не поможешь, папаша!
– Я должен быть здесь, чтобы она знала, что я рядом, – упрямо твердил он, не сводя глаз с двери, за которую увезли меня.
– Что, впервой? – сочувственно спросила санитарка.
– Впервой, – вздохнул Леха. – Впервой, мать…
Варвара Алексеевна Кравченко родилась под утро, уже когда было совсем почти светло. Была она маленькая, беленькая, с огромными серыми глазищами, сразу удивительно похожая на своего отца. Когда ее положили мне на грудь, я содрогнулась от еле сдерживаемого рыдания – девочка, наша девочка…
– Ну, что ты, мамочка? – удивилась акушерка. – Смотри, какая славная девчушка у тебя!
Какое странное слово – мамочка…
К вечеру этого же дня в палату явился отец семейства. Увидев мужа, я неожиданно заплакала.
– Ласточка, ну, что же ты опять? – кинулся он ко мне. – Ведь все так хорошо – у нас дочь, дочь, Марьянка! Ты не представляешь, как я этому рад! Теперь у меня две девочки, две моих любимых девочки… Не плачь, моя родная.
Он, наконец, решился подойти к кроватке, в которой, завернутая, как бревнышко, лежала наша дочь. Ее спящее личико было таким светлым, прекрасным… Вдруг, словно почувствовав отца, она открыла свои глазищи и уставилась на Леху.
– Боже мой… – пробормотал потрясенный Кравченко. – Девочка моя…
Он прижал меня к себе, и мы так и стояли, глядя на свою дочь, которая и не подозревала, что перевернула нашу жизнь на сто восемьдесят градусов. Почему мы назвали ее Варькой?… Не знаю…
Через неделю нас выписали, и сорокапятилетний Кравченко впервые взял на руки свою дочь. Его ручищи чуть подрагивали, он волновался, это было видно. Мы стояли на крыльце роддома, ждали Рубцова, который должен был заехать за нами. Белая «тойота», на которую он сменил свой «жигуль», подлетела к воротам, из нее, опираясь на трость, вылез Леший с букетом. Отдав его мне и поцеловав в щеку, он потянулся к Кравченко с розовым свертком на руках:
– Ну, ротный, кажи наследницу!
Осторожно, словно это было величайшее сокровище мира, Леха отвернул угол одеяла, открывая лицо девочки.
– Вот, Варенька, это Леший!
– Дурак ты, ротный! – обиделся тот. – Какой я ей-то Леший? Я дядя Костя!
Мы рассмеялись, а Варька смотрела на изуродованное лицо Лешего своими серьезными глазищами.
Удивительно, как при нашей заполошной жизни, моей издерганной психике и взрывном характере Кравченко мы ухитрились родить такого серьезного и спокойного ребенка! Я понятия не имела, что такое вставать ночью к плачущему чаду – оно молчало, словно понимая, что комната одна, а отцу утром на службу. Казалось, она вообще не умеет капризничать. Даже странно – Рубцовы к своему Лешке подскакивали по пять раз на ночь, а бедная Ольга спала на ходу.
Кравченко не мог надышаться на Варьку, сам купал ее, сам укладывал спать вечером. Она прикасалась крохотными ручками к его лицу, и Леха был готов взлететь в поднебесье.
– Ласточка, ты посмотри, – шептал он. – Она узнает меня, ты видишь?
– Кравченко, ну, ты даешь! – улыбалась я, гладя мужа по седеющей голове. – Ведь ты ее отец, она же запах твой знает!
– А ты? – тихо спросил он, накручивая на палец прядь моих волос, выбившуюся из пучка. – Ты, родная, еще помнишь мой запах?
– Это предложение? – спросила я, заглянув в его глаза.
– Похоже? – его
