Поднял воротник, сунул руки в карманы пиджака и потопал — нет, не куда глаза глядят, а в сторону грузового порта, который наш пароход миновал на пути к пассажирскому причалу. В Ридзине было холодно и ветрено, с неба летела то морось, то снежная крупка, брусчатка местами обледенела, и болтавшиеся на ногах башмаки беспрестанно разъезжались на скользкой мостовой. К счастью, так уж холодно в городе не было, иначе не знаю бы, что и делал. Задействовать сверхспособности для собственного обогрева и прочей ерунды инструкторы мне запретили строго-настрого.

Прыжок с парохода — не в счёт. Так было надо.

Попетляв по узеньким улочкам, я вновь вывернул к набережной реки и двинулся вниз по течению, не забывая при этом поглядывать по сторонам. Правда, не столько высматривал возможную слежку, сколько озирал окрестные виды. Вскоре меня обогнал трамвай с бортами красно-жёлтой расцветки, но срываться на бег и запрыгивать на заднюю площадку я не стал из-за неизбежного в этом случае выяснения отношений с кондуктором.

Лишнее это! Пройдусь!

Помянув недобрым словом своего не удосужившегося стянуть хоть какой-нибудь головной убор прототипа, я прибавил шаг, косо глянул на стоявшего посреди проезжей части регулировщика и перебежал через дорогу. Широкая коса отделяла от реки обширную заводь, но там теснились исключительно небольшие зачуханные лохани. Экспортный порт был удален от центра города куда сильнее, шёл до него долго. Там тоже пришлось изрядно побродить, ладно хоть ещё на общем фоне я нисколько не выделялся — то ли докер, то ли пообтрепавшийся матросик с одного из судов. Увы, не обошлось и без ложки дёгтя: флагов на этих самых судах в порту не вывешивали. Пришлось шастать туда-сюда и высматривать названия и порты приписки, а после ломать голову, о какой стране идёт речь.

Возможно, подходящие корабли попадались мне не раз и не два, но я знал лишь название столицы Суомландии, поэтому собирался действовать наверняка. Отыскал в итоге пароход с нужным портом приписки, подошёл к сходням, у которых отирались три мужичка не самой представительной наружности, достал узелок с монетами. С учётом ведущихся боевых действий раскрывать свою национальность показалось неуместным, обратился я к морячкам на ломаном айлийском.

— Марки! Обменять на латы!

Первую из ответных фраз я не понял, так об этом и сказал, ну а потом разобрался с акцентом и сообразил, что от меня просят озвучить сумму. Тогда развязал платок и пересчитал монеты.

— Пять! — заявил крепко сбитый малый со свёрнутым набок носом и для наглядности показал растопыренную пятерню. — Пять лат!

— Десять! — потребовал я, и был ожидаемо поднят на смех.

И итоге столковались на шести, да ещё вдобавок к серебряным монетам номиналом в один и два лата мне в ладонь ссыпали полпригоршни сантимов. До официального обменного курса условия сделки не дотянули даже близко, но драть глотку в бесполезной попытке переспорить или усовестить чуть подвыпивших морячков я не стал.

Что шесть лат и сорок восемь сантимов, что полноценные десять монет — разницы, если разобраться, никакой. Долго на эти деньги не протянуть, а на день хватит и полученной суммы.

Пересчитывать наличность я взялся в портовой закусочной, где заказал тарелку рыбной похлёбки. Местный язык представлялся мне набором лишённых всякого смысла звуков, к тому же озябшие пальцы толком не гнулись, поэтому я просто высыпал на прилавок всю мелочь и дал возможность буфетчику самостоятельно отсчитать требуемую сумму. Вот после оплаты чая и похлёбки на руках и осталось шесть с полтиной.

С голоду не умру и ночевать первое время на улице не придётся, но дальше-то что?

Впрочем, я знал «что». Прекрасно знал.

Пока завтракал и отогревался, прикидывал, как бы половчее всё провернуть, но раз за разом приходил к неутешительному для себя выводу, что попытка форсировать события неминуемо моё положение самым решительным образом осложнит. Хорошо бы связаться с Карпинским уже прямо сегодня, но — увы, никак. Не получится.

Подкрепившись, я немного понаблюдал за докерами, о чём-то ожесточённо спорившими между собой, не понял из их разговора ни слова, и поскольку посетители всё прибывали и прибывали, оказался вынужден освободить место и выйти на улицу. Шумно и людно оказалось и там. Толпа в полсотни человек перегородила проезд и скандировала лозунги, но к более действенным формам протеста вроде забрасывания портовых контор вывороченными из мостовой булыжниками пока что не переходила. Из криков удалось вычленить пару смутно знакомых слов: митингующие раз за разом поминали штрейхбрейхеров-операторов, а с учётом того, что от причалов доносились вполне явственные энергетические возмущения, картинка сложилась определённей некуда. Либо эмигрантов привлекли на время стачки, дабы утереть нос профсоюзным активистам, либо они и вовсе оставили местных докеров без работы на постоянной основе.

На углу уже маячило несколько полицейских, так что я быстренько потопал прочь. Время от времени оглядывался, останавливался у витрин или внезапно перебегал через проезжую часть, да ещё подстёгивал ясновидение, расплёскиваясь им во все стороны, но ничего подозрительного не заметил. Слежки не было.

Уверившись в этом, я принялся изучать ассортимент газетного киоска и, к своей величайшей радости, отыскал среди изданий на местном и оксонском языках рупор здешних эмигрантских кругов — ежедневную газету «Сегодня». Её и купил, но читать не стал, скрутил трубочкой и сунул в боковой карман пиджака, после чего продолжил свой путь. Когда донеслись удары колокола, пошёл на звук и свернул на соседнюю улочку. Там кинул взгляд на башенку с часами и двинулся дальше куда быстрее прежнего. Немного покрутился по центру города, отыскал нужную улицу и пересёк припорошённый снегом сквер примерно в то самое время, когда и должен был его пересечь. После отправился на примеченный чуть ранее рынок и побродил там меж рядов, затем снова вернулся в сквер, позволяя разглядеть себя нашему местному агенту. Если я засветился и за мной всё же пустили хвост, теперь он будет об этом знать.

Меня начало морозить, а пальцы ног и вовсе потеряли всякую чувствительность, поэтому с блужданиями по улицам я решил завязывать и спустился в полуподвальчик первой попавшейся на глаза пивной. Потратился на две охотничьи колбаски, краюху хлеба и кружку чёрного зимнего эля, крепкого и вкусного. Посетителей в вытянутом зале со сводчатым полком пока что было раз, два и обчёлся, мне удалось расположиться за столом рядом с окном, где было достаточно светло, чтобы читать.

Откусил колбаску, глотнул пива, взялся просматривать