— Ты с каждым годом все ворчливей и ворчливей становишься, — покачал головой Василий Голицын.

— Не нравится мне все это. Не наше все это. Не наше. Да — дельное у иноземцев брать надобно. И в дело. Погулять не мешает. Но это все? Для чего? А быки? Вот скажи, чего они с быками то какие-то игрища задумали? Как оглашенные, ей Богу!

— С быками пока нет ясности. Государь с сыном и сами не знают — надобно ли у нас устраивать игры с быками. А если делать, то какие.

— Как им вообще такое в голову взбрело? Ну какие быки?

— А почему нет? Вон — Алексей Петрович предложил игру. Человек садиться в загоне на быка верхом. И его выпускают на огороженный участок. Сколько он усидит? Бог весть. Победителем же станет тот, кто усидит дольше. Чего здесь дурного?

— А чего хорошего?

— Стар ты стал совсем Федор Юрьевич… совсем стар… совсем жизни не хочешь, ни себе, ни другим. Думами своими в чулан забился и бурчишь оттуда о пыли и тараканах.

— Может и стар. Чего уж тут отпираться? Мы не молодеем. Но когда Петр Алексеевич за реформы брался, иное видел, иного жаждал.

— А видел ли?

— Что ты хочешь сказать?

— Ты как думал? Кусочек тут, кусочек там. А в остальном по старине?

— Так и думал. Больше скажу — и сейчас подобно мыслю.

— И толку? Какой смысл такие реформы проводить? Вон — Алексей Михайлович их провел. Так как ты и сказал. И что получилось? Прошло полвека, и мы снова в глубокой клоаке, отстав от всех на свете. Почему? Не понимаешь?

— Не так уж и отстав. Но… и почему же?

— Так иноземное сие. Не наше. Чужое. Мы у заморских умников взяли то, что они удумали, и себе стали использовать. Сами же как жили иным, так и живем. Словно в лавку сходили за пирожком с заячьей требухой. Хорошо же? Удобно. Да только мы на месте как стояли, так и стоим. А они дальше шли. И вот — снова здравствуйте — мы у разбитого корыта.

— Так обучить умников надо и все.

— Если бы это было так просто… — покачал головой Голицын. — Никто толком учится и не станет. А если и станет, то куда голову свою пристроит? Зачем им учится, если нам ничего не надо?

— Неужто светлая голова не пригодится?

— А для чего она? Куда? Наши аристократы чего хотят? Чтобы тихо было, тепло и мухи не кусали. Платье, положим, новое и наденут, а в остальном — хотят жить по-старому. Так?

— Ну, положим, не все. Вон сколько пошли мануфактуры ставить.

— А пошли они только от того, что и Петр Алексеевич, и Алексей Петрович им как заноза в заднице. Рады бы сесть, да колется и вытащить занозу эту боязно. Представь, что вот завтра их не стало. Ни государя, ни наследника. Что будет?

— Смута.

— Понятно, что смута. А потом? Как все утрясется. Что, сами будут также бегать, да мануфактуры ставить? Ты веришь в это? Я — нет. Им и того, что есть — за глаза. А все потому, что, сменив платье, они вот тут не поменялись, — постучал Голицын себя по голове. — Оттого и камень, оттого и театр с зоопарком, оттого и академия наук со стадионом. Это все, конечно, баловство. Если по отдельности. А если сообща — оно жизнь меняет. Нас с тобой меняет. И детей наших.

— Мудрено говоришь.

— А простых ответов на сложные вопросы не бывает. Ты подумай на досуге. Подумай. Нам надо самим становиться теми, у кого учатся, кому подражают. А по-старому ежели, такое не выйдет… никак не выйдет. В тишине и покое жизни нет.

— Жили же раньше как-то. — буркнул Ромодановский.

— Вот именно — как-то. У китайцев есть проклятье: чтоб тебе жить в эпоху перемен. А как по мне — именно эпоха перемен и есть жизнь. Ибо перемен нет только в могиле…

* * *

Вечерело.

Кафа жила своей жизнью и готовилась ко сну.

Осада Керчи и русские пираты в море, конечно, нервировали лучших людей этого города. Но не сильно. Во всяком случае османский корпус никуда не делся. И у русских явно не хватало сил его отбросить. Пираты же не совались на побережье Крыма. Так что война казалось далекой, безопасной и даже в чем-то выгодной. Все, кто мог пытался на ней заработать…

Солнце совсем уже почти ушло за горизонт.

Небо потемнело.

И в этот самый момент в залив, обогнув восточный мыс, стали входить корабли. Дюжина галер и множество крупных шлюпок — тех самых баркасов, которые продолжали строить в Новгороде.

Спокойно.

Чинно.

Без лишней спешки.

И двинулись всей оравой к порту, где стоял целый торговый флот. Частный. Осаждающий корпус под Керчью требовалось как-то снабжать. Поэтому французы проводили сюда конвои. Сразу кучей. Чтобы защитить от нападения пиратов.

Гостей никто сразу и не заметил. В темноте то. Да и шли они без бортовых огней. Опасно, конечно, но эффект неожиданности был намного важнее. Когда же они проступили как силуэты из темноты, оказалось уже поздно…

Баркасы, убрав паруса, на веслах пошли к стоящим на якорях кораблям. Всей своей массой в чуть за сто вымпелов. И, сближаясь, кидали кошки и спешно лезли на борта, где занимались тем, что во времена викингов называлось — очистить корабль.

Особенно в этом деле помогали тяжелые пистолеты. Которые накоротке очень жестко били картечью. А их у бойцов, идущих на абордаж, хватало. По паре на брата. Крепкие тесаки да тяжелые пистолеты. Эта связка работала страшно. Буквально выметая как «окопная метла» людей, не давая им даже оказать хоть какое-то сопротивление.

Экипажи кораблей, что османских, что французских находились в это время на берегу, за исключением дежурных смен. Так что хода дать они не могли. Да и отпора оказать. Даже на французских линейных кораблях оказалось меньше полусотни человек. И хватало бойцов пары баркасов, чтобы зайти на борт и всех убить. Быстро и решительно. Просто продавить.

Галеры же ринулись к берегу. Но метя чуть в сторону.

И, пристав к пляжу, высадили десант. Тех самых казаков и черкесов, что ранее пиратствовали в Черном море. Которые накопились на берегу ломанулись к ближайшим городским воротам. Закрытым, разумеется.

А вся охрана, что бдела в эту ночь, всматривалась туда — на рейд, где шел лихой и лютый бой. С такой частотой пистолетных выстрелов, что дух захватывало. Иногда бахали пушки. Парочка торговцев горела. В общем — зрелище еще то, полностью приковывая к себе все внимание округи.

Десант же не шумел и огнями себя не выдавал. Он прихватил с галер несколько больших, крепких бочек. Приволокли их к ближайшим воротам. Свалили кучей, вплотную к воротам. Тихо. Стараясь не привлекать внимания. И, подпалив фитиль, дали ходу.

Стражники же многие перешли по стене туда, откуда лучше было видно драку на рейде. Поэтом конкретно эти ворота практически не имели охраны. Активной охраны. Смены, которые должны будут заступить на караул позже или уже свое отстояли, дрыхли. Во всяком случае те, кто не проснулся от звуков выстрелов.

БАБАХ!

Жахнул взрыв.

Просто сложивший надвратную башню, обращая ее в груду кое-как сваленного камня. Старая кладка оказалась не готова к подобным испытаниям. Ворота же сорвало и отбросило до ближайших жилых домов внутри города.

Дым рассеялся.

И над городом раздался громовой рев несколько тысяч мужских глоток. Это казаки с черкесами пошли в атаку, стараясь прорваться через этот завал битого камня. Увешанные оружием с головы до ног. У каждого, как и у абордажников, по паре пистолетов, карабины, клинки…

Лютые, матерые головорезы входили в город, гарнизон которого просто не успевал на это отреагировать. Да и был он небольшим. А чуть погодя, завершив с кораблями, к ним присоединились бойцы пехотных полков дивизии, что стояла под Азовом. Помогая продавливать очаги отчаянного сопротивления, организованного бойцами гарнизона…

Получится ли удержать этот город? Бог весть. Но это и не имело никакого значения. А вот то, что такой удар лишал осаждающий Керчь османский корпус главной базы снабжения — факт. Вынуждая их отступать. Заодно и урок для остального ханства, в подчинение которого этот город по крайнему договору с турками те и передали.

Ну и улов эта операция нес немалый.

Тут и корабли, и торговый город. Да, годы расцвета Кафы давно минули. И работорговля тут если и велась, то вяло. Однако и бедностью этот город не отличался, тем более сейчас, крепко нагревая лапки на обеспечения осадного корпуса…