удары волн в скулы траулера да металлическую дрожь корпуса.

— "Звучат вдали фанфары гномов, — продекламировал Лонни. — Чу, слышен уж герольда зов!"

Я напряг слух и на сей раз услышал звук, похожий на скрежет гвоздя по стеклу. Нельзя сказать, что молодым ассистентам звукооператора медведь наступил на ухо, однако, не получив должного музыкального образования, они не знали ни одной ноты. Все трое — Джон, Люк и Марк — вполне соответствовали облику современного молодого человека — волосы до плеч, одежда смахивает на одеяние индуса. Все свободное время троица возилась со звукозаписывающей аппаратурой, гитарой, ударными и ксилофоном, устроившись в носовой кают-компании. Они репетировали денно и нощно, в предвкушении дня, когда в мире поп-музыки станут известны как группа «Три апостола».

— Дали бы отдохнуть пассажирам в такую-то ночь, — заметил я.

— Дорогой мой, вы недооцениваете это бессмертное трио. Ребята лишены слуха, но в груди у каждого из них золотое сердце. Они пригласили на свой концерт пассажиров, дабы облегчить их страдания.

Когда до нас донесся рев, заглушаемый визгом, похожим на поросячий, Лонни закрыл глаза.

— Похоже, концерт начался.

— А они тонкие психологи. При звуках этой музыки и арктический шторм покажется таким же благом, как летний вечер на берегу Темзы, — заметил я.

— Вы к ним несправедливы, — отозвался Лонни, понизив уровень содержимого в бутылке еще на дюйм, затем опустился на койку, давая понять, что аудиенция окончена. — Сходите и убедитесь.

Я пошел и убедился, что был несправедлив. Опутанные паутиной проводов, среди микрофонов, усилителей, динамиков и мудреных электронных устройств, без которых нынешние трубадуры не в силах обойтись, «Три апостола», забравшись на невысокий помост в углу салона, извивались и дергались в такт качке. Это было такой же неотъемлемой частью их исполнительского искусства, как и электронная аппаратура. Облаченные в джинсы и кителя, припав к микрофонам, певцы вопили что есть мочи и, судя по выражению лиц, иногда выглядывавших из-под гривастых волос, были уверены, что находятся на вершине блаженства. Представив на минуту, как ангелы небесные затыкают свои нежные уши, я переключил внимание на слушателей.

Их было пятнадцать — десять из съемочной группы и пятеро актеров.

Человек двенадцать из-за качки выглядели хуже обычного, но переносили страдания легче, в восторге внимая «Трем апостолам», которые орали все громче, сопровождая пение современной разновидностью пляски святого Витта.

На плечо мне легла чья-то рука. Скосив глаза, я увидел Чарльза Конрада.

Тридцатилетнему Чарльзу Конраду предстояло исполнить главную мужскую роль в картине. Не став еще звездой первой величины, он уже приобрел мировую известность. Жизнерадостный, с приятной мужественной внешностью: густые каштановые волосы ниспадают на ярко-голубые глаза, белозубая улыбка, способная привести дантиста в восторг или отчаяние, в зависимости от характера. Неизменно дружелюбный и учтивый — не то по натуре, не то по расчету. Сложив лодочкой ладонь, он склонился к моему уху и кивнул в сторону музыкантов:

— Вашим контрактом предусмотрено выносить подобные муки?

— Вроде нет. А вашим?

— Рабочая солидарность, — улыбнулся Чарльз и с любопытством посмотрел на меня. — Не хотите обидеть этих шутов?

— Это у них пройдет. Я всегда говорю своим пациентам, что смена обстановки так же полезна, как и отдых. — Внезапно музыка прекратилась, пришлось понизить голос на полсотни децибел. — Но налицо перебор. В сущности, я здесь по долгу службы. Мистера Джеррана волнует ваше самочувствие.

— Хочет, чтобы стадо было доставлено на скотный рынок в надлежащем виде?

— Думаю, он в вас вложил немало средств.

— Средств? Ха-ха! А известно ли вам, что этот пивной бочонок не только нанял нас по дешевке, но и заявил, что расплатится лишь по окончании съемок?

— Нет, не известно. — Помолчав, я добавил:

— Мы живем в демократической стране, мистер Конрад, где все свободны. Никто не заставлял вас продавать себя на невольничьем рынке.

— Да неужели! А что вы знаете о киноиндустрии?

— Ничего.

— Оно и видно. Мы находимся в тяжелейшем за всю историю кинематографа кризисе. Восемьдесят процентов техников и актеров без работы. Лучше работать за гроши, чем помирать с голоду, — криво усмехнулся Конрад, но затем природное добродушие взяло в нем верх. — Передайте Отто, что его надежда и опора, этот неустрашимый герой Чарльз Конрад, в полном порядке. Не счастлив, имейте в виду, а просто в полном порядке. Для окончательного счастья нужно, чтоб он очутился за бортом.

— Так ему и передам, — ответил я, оглядывая салон. Дав слушателям передышку, «Три апостола» утоляли жажду имбирным пивом. Их примеру следовали большинство слушателей.

— Эта партия до рынка доберется. Кого недостает?

— Сейчас выясним. — Конрад окинул взглядом кают-компанию. — Хейсмана нет...

— Я его видел. И Нила Дивайна нет. И Лонни. И Мэри Стюарт. Правда, я и не рассчитывал увидеть ее здесь.

— Нашу прекрасную, но заносчивую славянку?

— Я бы остановился где-то посередине. Стремление уединиться не означает быть заносчивым.

— Она мне тоже нравится.

Я взглянул на Конрада. Разговаривали мы с ним раза два, да и то недолго, но я понял, что он прямодушен.

— Я предпочел бы работать в паре с ней, а не с нашей доморощенной Мата Хари, — вздохнул Чарльз.

— Неужели вы такого мнения о нашей восхитительной мисс Хейнс?

— Именно, — ответил он угрюмо. — Femmes fatales <Роковые женщины (франц.).> выводят меня из себя. Обратили внимание на то, что ее здесь нет? Бьюсь об заклад, она валяется в постели, насквозь пропахшая нюхательной солью, в обществе двух своих вислоухих шавок.

— Кого еще нет?

— Антонио, — улыбнулся Чарльз Конрад. — По словам Графа, занимающего одну с ним комнату, Антонио находится in extremis <В тяжелом состоянии (лат.).> и вряд ли дотянет до утра.

— Он действительно вышел из столовой весьма поспешно, — ответил я и, оставив Конрада, сел за стол Графа. Худощавое лицо с орлиным носом, черная полоска усов, густые черные брови, зачесанные назад седеющие волосы. Внешне Граф выглядел вполне здоровым. В руке сжимал объемистый стакан, наверняка наполненный отменным коньяком, ведь Граф слыл знатоком по части чего угодно, начиная от блондинок и кончая черной икрой. Благодаря своему безупречному вкусу он стал лучшим оператором в стране, возможно и во всей Европе. Не было сомнений и относительно происхождения коньяка: поговаривали, что Граф достаточно знаком с Отто Джерраном и будто бы, отправляясь с ним в экспедицию, он всегда везет с собой личные запасы спиртного. Граф Тадеуш Лещинский — правда, так его никто не называл — хлебнул лиха, в середине сентября 1939 года разом и навсегда лишившись своих огромных поместий.

— Добрый вечер, Граф, — начал я. — По крайней мере внешне вы вполне здоровы.

— Друзья зовут меня Тадеуш. Рад заявить, что я в добром здравии.

Принимаю надлежащие