Шрифт:
Закладка:
Но недооценил он тогда Виктора. Солдатов сам написал рапорт, однако приказ отменять не торопились. И он, посоветовавшись с ребятами, поставив в известность Виктора, подал заявление в суд.
Инспектор ОТК дал справку, что брака не было. А на суде Виктор рассказал все. По правде. Только после этого Солдатов «чистым» вернулся в свою родную экспедицию.
Ребята благополучно отбыли на работу за рубеж и, говорят, вот-вот должны вернуться — с автомобилями. Как это ни странно казалось Солдатову, взяли на эту работу и Виктора.
А Солдатов теперь после якутских экспедиций отдыхал и лечился в санатории. Сейчас сидел он на скамейке в парковой аллее, вспоминал и был счастлив. Вспомнить ему было что…
Как-то незаметно Солдатов перестал чувствовать боли, и несколько дней прошли тягуче-скучно. Он спохватился, что без дела может закиснуть, и, проходя мимо санаторной библиотеки, заглянул туда. Начал читать, и все наполнилось новым смыслом, потому что он добросовестно и наивно примерял прочитанное к своей жизни. Но через неделю, изрядно устав от почти круглосуточного чтения, стал припоминать то, что прочел, и к ужасу своему почти ничего не вспомнил. И решил на время бросить это занятие до более подходящего случая.
В Якутске, наверное, еще подмораживало и задували веселые пронзительные апрельские метели, а здесь, на юге, набухали и лопались почки, в ветвях еще голых деревьев возились черные с зеленоватыми искрами на нарядных шеях скворцы, земля просыхала после растаявшего снега.
И как бледная слабая трава еще прячется под сухими прошлогодними листьями, но уже тянется к солнцу, так и люди особенно тянутся и раскрываются друг другу весной. Извечна на земле весна, извечна весной сила влечения живого к живому; и хотя с годами все меньше места остается в человеке для страсти, а болезнь убавляет желание любить еще быстрее и безнадежнее, но так уж устроен человек — настоящего чувства он ждет всегда.
В один из таких дней в читальне Солдатов обратил внимание на молодую женщину, Вернее, что-то толкнуло его извне: он поднял голову и посмотрел. У нее были странные глаза: то совершенно темные, то пронзительно голубые. С первого взгляда нельзя было назвать их красивыми, но в них билась мысль, внимание, настороженность, и это влекло. Скорее всего просто из любопытства Солдатов стал чаще поглядывать в ее сторону.
Вдруг начал встречать ее везде: в корпусе, у источника, в столовой.
Глаза ее всегда были настороже, и нельзя было заглянуть в глубину, понять, о чем она думает. Не пускали. Ему стало казаться, что они всегда такие непрозрачные, даже когда женщина вскользь взглядывала на него. Но однажды… Она, как обычно, смотрела вокруг, а он на нее и не успел отвести взгляд в сторону. Ее глаза вдруг распахнулись: не было цвета, настороженности, даже мысли размылись, растаяли — была синяя глубина, бездна, душа человека.
Солдатов ничего не узнал про нее, никогда больше не видел, потому что на другой день женщина исчезла — уехала. Но долго казалось, будто близкий, знакомый до конца человек, случайно встреченный после долгой разлуки, прошел мимо и безвозвратно.
А через день без сожаления покинул санаторий и он.
В Москву Солдатов приехал в самом начале мая, и как было договорено — писал и звонил из санатория — поселился временно в квартире сестры, которая перебралась с мужем, пока он не устроится, к свекрови.
С поисков жилища Солдатов и начал новую жизнь. Крайней необходимости в этом не было, квартира сестры была наполовину и его, мог бы и жить, конечно, но не хотел мешать ни ей, ни себе. Наверное, поэтому и не торопился, а бродил по городу днями и вечерами почти бесцельно. Не то чтобы надеялся на чудо, просто не мог привыкнуть к мысли, что пробудет здесь долго. Однако время текло, необратимо отдаляя от прежней жизни.
Из Якутска, от друга своего, Толяна Глыбова, получил письмо и узнал, что его собака — верный Дик сильно затосковал после отлета; сразу выслал деньги на билет и просил, просил убежденно, отчаянно, чтобы нашли оказию, переправили Дика в Москву.
К вечеру, после первого теплого дождя, тихие улицы на окраинах большого города наполнились стойким запахом молодого тополя. Деревья оделись липкими ярко-зелеными листьями. Город вдруг показался Солдатову нарядным, необыкновенным.
От умытых улиц, чисто и красиво одетых людей в душе поселился покой. Приятно и непривычно было ходить вечером в мягких легких туфлях по чистому асфальту мимо аккуратно постриженных деревьев и кустов, приятно было смотреть на мужчин, одетых в тщательно выглаженные костюмы. Ему нравились женщины в легких брюках и светлых мужских рубахах, затянутых широкими поясами в узких талиях. Солдатов, видимо, здорово отвык от тепла и лета без комаров, от безопасной и сытой жизни и воспринимал это как долгий, долгий праздник и уже легко и радостно смотрел на расцвеченный пестрыми рекламами знакомый и незнакомый город, где теперь какое-то время предстояло существовать.
Дома он обычно первым делом ставил на газ чайник и садился на раскладушку, застеленную спальным мешком. Мешок он вывернул мехом наружу, а простыни и одеяло на день убирал.
Из своего угла теперь подходил к нему Дик. Пес клал морду на колени, смотрел в глаза. Солдатов закуривал, Дик чихал, и он объяснял собаке, что дым это, конечно, нехорошо, но этим летом нюх вряд ли понадобится. Вероятно, они охотиться не будут и не об этом теперь надо думать, а вот приедет хозяин с хозяйкой да и попросят отсюда. Вот тогда будут дела.
Это были замечательные вечера. Он отогрелся в эти дни, болезни забылись. Солдатов пил чай, а пес лежал в углу, положив голову на лапы: терпеливо и внимательно слушал, а когда чувствовал, что это надо — взглядом отвечал.
— Вот мы с тобой и размотали все по свету, — говорил Солдатов. — Была у нас квартира. Там, помнишь. Хозяйка была. Теперь квартиры там нет, а хозяйка хотя и здесь, но ее тоже нет. Может быть, нам к ней вернуться или ее к себе позвать? А? Как ты думаешь?
Дик прикрывал глаза, даже слушать не желая такой вопрос, не то что обсуждать.
— Много у нас с тобой всего было, — продолжал Солдатов. — И ничего не осталось. Нуль. Один фундамент, и тот растрескался.
