— Денег я у них не брал, пусть не брешут, — напомнил ему кавалер, — брал товары по ценам завышенным. Так что пусть терпят.

— Терпят? Терпеть они не станут, вас они тронуть не могут, так на мне отыграются, — причитал Гевельдас.

— Хватит скулить и послушай меня.

— Да-да, слушаю.

— Сейчас ты пойдёшь к ним…

— Нет, не пойду, убьют! — захныкал купец.

— Сейчас ты пойдёшь к ним, — повышая голос, продолжал кавалер, — соберёшь их всех и перепишешь все долги. И по векселям, и по распискам.

— И что, вы их оплатите?

— А потом уже скажешь, что поедешь с прошением к архиепископу.

Гевельдас, который стал было надеяться на благоприятный исход в начале речи Волкова, тут снова запричитал:

— Какой ещё архиепископ? К чему это всё?

— Слушай меня внимательно, дурень, — Волков уже начинал злиться из-за нытья купца. — Перепишешь всех купцов, кому я должен денег, перепишешь все векселя и расписки, составишь жалобу.

— Так на кого же? На кого мне жаловаться? — не понимал Гевельдас.

— На меня, дурак, на меня! Поедешь в Ланн, к архиепископу, депутатом от купцов Фринланда. Жаловаться будешь на меня.

Купец кривился, он снова готов был начать рыдать:

— Да разве же меня пустят к архиепископу, может, мне месяц у него в приёмной сидеть придётся.

— Не придётся тебе там сидеть, я тебе письмо дам, так тебя он сразу примет, — обещал кавалер.

Купец Гевельдас был не на шутку озадачен. Он смотрел на Волков и думал изо всех сил.

— Ну, чего ты окостенел-то? — спросил у него кавалер.

— Не пойму я ничего, — произнёс купец, — просите вы, чтобы я на вас жалобу к архиепископу отвёз, да ещё и обещаете письмо такое дать, чтобы к Его Преосвященству по письму вашему меня, жалобщика, сразу и впустили.

— Именно об этом тебе и говорю. Отвези на меня жалобу курфюрсту Ланна. И напиши в ней, что все купцы Фринланда заступничества его ищут.

— Не понимаю я ничего.

— Тебе болвану, ничего понимать и не нужно, — уже почти кричал Волков, — тебе нужно к курфюрсту Ланна от купцов Фринланада жалобу отвезти. А как только ты привезёшь от Его Высокопреосвященства письмо, что обещает он купцам в деле том своё содействие, так деньги я сразу им и верну. Понял?

— А… — сказал Гевельдас. — Теперь понял.

Но по виду его кавалер догадывался, что ничего он не понимает, впрочем, понимание его было и не нужно.

— Главное, что тебе нужно помнить, так это то, что язык свой ты должен держать за зубами, — сказал кавалер.

— Господи, зачем ты мой путь связал с этим неспокойным человеком, — снова захныкал Гевельдас.

— Иди и делай, что велено. Как будет готово прошение, приходи, я дам тебе письмо к архиепископу. И помни, если сделаешь всё, как велю, ты не пожалеешь, что встретил меня.

— Я уже жалею, разве вы не видите, — хныкал купец. — Меня сейчас снова будут бить.

— Не будут, ты идёшь к ним с делом.

— А должен с деньгами. Господи, за что?

— И помни про язык, дурень, о нашем деле никто не должен знать.

— Господи, спаси и сохрани. Спаси и сохрани.

Глава 25

Он ещё не покончил с делом купеческим, ещё наставлял избитого Гевельдаса, пришедшего за письмом к архиепископу, когда ему доложили, что прибыл гонец из Малена.

— Пропустить, — коротко сказал кавалер. Он был спокоен и холоден.

Он знал, что если это не гонец от родственника Кёршнера, то сегодня вечером он поднимет людей в поход.

Он отправил купца Гевельдаса в Ланн к архиепископу, похлопав того по плечу и благословив его, и напутствовал:

— Езжай купец, да хранит тебя Господь. Главное, держи язык за зубами, лишнего не болтай.

Купец уже успокоился. Кажется, и сам уже хотел попасть на приём к курфюрсту. Да и собратья по цеху, толпившиеся на входе в лагерь, его больше не били, а узнав, что он вызвался ехать к сеньору Фринланда за справедливостью, даже стали его поддерживать.

Проводив купчишку, Волков велел звать гонца.

— От кого? — сухо спросил он у человека, который протягивал ему бумагу. Спрашивал он, конечно, для порядка, он и так видел, что человек этот прискакал не от маленского богатея.

— От ротмистра Цимермана, — отвечал тот.

Кавалер разломал сургуч. Стал читать. Лицо его при чтении совсем не менялось. Было холодным и серьёзным. Когда он дочитал письмо, сказал гонцу:

— Скачи к ротмистру, скажи, что благодарен я ему. Скажи, что дальше делаем всё, как уговорено.

При словах этих кавалер достал талер, сунул его гонцу:

— Торопись.

— Спасибо, господин, — гонец взял деньги и, тут же сев на коня, уехал.

Он ещё и на тридцать шагов не отъехал, как Волков распорядился:

— Максимилиан, капитана Пруффа и капитана Гренера ко мне.

Офицеры были неподалёку, и Максимилиан быстро их нашёл.

Волков уселся за стол, но офицеров к столу не позвал:

— Господа, вам надлежит немедля выступить из лагеря.

Капитаны удивлённо переглянулись. А кавалер спокойно продолжал:

— Вы, Гренер, со всеми людьми идёте без обоза на север, к броду, и через него идёте на южную развилку.

Та развилка раздвоила дорогу, что шла из Малена в Меленсдорф и в Эшбахт.

— Там будете ждать ночь, а к утру, если не увидите войска, что идёт ко мне в Эшбахт, то отойдёте к границе моих владений.

— К большим холмам, что поросли барбарисом? — уточнил Гренер.

— Да, к ним.

Капитан кавалерии молча поклонился и отбыл.

— А мне тоже выступать? — спросил капитан артиллерии.

— Да, капитан, сейчас же снимайтесь, со всеми людьми, с обозом, и идите на Лейдениц, нанимайте первую попавшуюся баржу и переправляйтесь на тот берег.

— Немедля? Дозвольте хотя бы людей ужином покормить, — произнёс Пруфф.

— Нет, до темна вам надобно быть в Эшбахте, там и поедите. Дадите коням отдых.

— И?

— И дождётесь там меня. Я буду к ночи. Деньги на переправу получите у лейтенанта Брюнхвальда.

Как всегда, имея на всё своё мнение, капитан Пруфф поджал губы. Но спорить с полковником не стал.

После Волков зал к себе Брюнхвальда и распорядился, чтобы тот поторопил поваров с ужином.

— Гренер и Пруфф снимаются, — произнёс тот, прежде чем уйти, — кажется, дело затеялось.

— Так и есть, верный человек писал мне, что до рассвета граф выйдет из Малена. Пойдёт на Эшбахт.

— Хорошо иметь верных людей повсюду, — философски заметил капитан-лейтенант.

— Хорошо-то — хорошо, да вот только дорого, — отвечал кавалер.

— А сколько людей у графа, человек не пишет?

— Семьсот шестьдесят людей герцога. Да ещё город дал двести шестьдесят, да