В этой связи борьбу вокруг метода аккомодации в китайской миссии иезуитов, особенно знаменитый «спор о ритуалах», можно рассматривать как пример гораздо более масштабной закономерности, охватывавшей многие мировые религии того времени. Как и христиане, мусульмане сталкивались с существованием разных лагерей, споривших о местных адаптациях своего вероисповедания, о пределах сближения с местными традициями и обычаями. Во многих случаях враждующие группы взывали к высшим религиозным авторитетам в качестве последней инстанции. Одним из примеров служит письмо суматранского ученого XVII века, который обратился к своему наставнику из Медины для разрешения теологического спора [Johns 1978].

Независимо от того, на какой стороне выступал участник дебатов о культурной аккомодации, неопровержимый факт состоял в том, что религиозная принадлежность все больше становилась частью глобальных, а не местных взглядов на мир[328]. В свою очередь, перемены в религиозном мировоззрении сочетались с изменением понимания среды обитания человека. В просвещенных кругах Японии и Португалии, Индии и Вьетнама существовало крепнущее ощущение конечности мира. Во многих языках появлялись новые определения, отражавшие восприятие мира, который одновременно становился более обширным и более тесным [Subrahmanyam 1997]. Новое знание о других культурах даже приводило к эпистемологическим кризисам и религиозным проблемам. Яркий пример – это ожесточенные дебаты между европейскими учеными, пытавшимися примирить факты из китайских исторических записей с важным европейским жанром всемирной истории, основанным на христианской хронологии. Как можно поступить с фактами, описанными в китайских источниках, которые явно предшествовали таким широко известным библейским событиям, как Всемирный потоп? [Subrahmanyam 2005; Sachsenmaier 2000][329]. Понадобилось много времени и усилий для пересчета хронологии библейских событий таким образом, чтобы сделать их совместимыми с китайскими первоисточниками.

Задача уравновешивания глобальных и частных притязаний не ограничивалась сферами знания и религиозной веры – она имела параллели в экономическом и технологическом секторе, так как глобальная коммерция вступала в противоречие с давно установленными местными понятиями, критериями и обычаями[330]. В то же время она создавала потребность в общепринятых стандартах. Далее, технологические навыки и методы управления распространялись в большом числе разных обществ. Не представляется возможным четко разделить группы, распространявшие новые технические знания и религиозную веру, – отчасти потому, что в период государственных преобразований и круговращения элит резко вырос спрос на иностранных специалистов независимо от вероисповедания[331]. Во многих азиатских странах было принято нанимать зарубежных советников – это происходило в результате осознания того, что лучше функционирующий бюрократический аппарат поможет усилить позиции государства в сложной игре международной торговли и конкуренции. Начиная с XVI века, особенно с 1550-х годов, правители многих стран стали нанимать экспертов в коммерческой, научной, технологической и военной сфере. Некоторые опирались на традиции, установленные предыдущими империями кочевников и их преемниками. К примеру, Акбар (ум. 1605) – один из величайших правителей династии Великих Моголов в Индии – держал при дворе не только советников из числа иезуитов, но также суфиев, шиитов и других умелых и высокообразованных людей, которые открыто исповедовали веру в разных богов, отличавшуюся от верований большинства населения, и часто имели миссионерские амбиции [Darwin 2007: 84–85].

Опять-таки, при рассмотрении в самом широком контексте иезуиты, состоявшие на службе у китайского императора, не были исключительным явлением. В сущности, их службу в Запретном городе можно рассматривать как часть более общего развития событий, которое не ограничивалось религиями и было распространено во всей Азии. Иезуиты, обладавшие широким спектром прикладных навыков, снабжали нескольких правителей европейскими технологиями и научными знаниями. Эти знания включали использование полевой артиллерии, которая примерно в середине XVII века помогала Китаю и Империи Великих Моголов расширяться за счет мелких соседних государств. Как и многие их современники из числа мусульман, члены Общества Иисуса, служившие иностранными специалистами, были не слишком заинтересованы в денежном вознаграждении, зато они надеялись получить привилегированный доступ к «сливкам» местного общества и создать каналы для их обращения в свою веру.

Поскольку миссионеры, эксперты и торговцы с разным религиозным воспитанием действовали параллельно, они контактировали друг с другом. Это происходило более редко в крупных провинциях таких империй, как Индия и Китай, но гораздо чаще – в торговых центрах, таких, как Гоа, Малакка, Гуанчжоу и Нагасаки. Большинству мореплавателей XVI и XVII века приходилось останавливаться в подобных местах для ремонта или замены кораблей и для ожидания благоприятного ветра. Такие портовые города предлагали яркие сцены сосуществования множества культур – масштабные сцены, неизвестные в Европе того времени [Broeze 1989]. Здесь люди самого разного происхождения и вероисповедания – к примеру, уроженцы провинции Фуцзянь и Гуджарата, арабы и армяне – жили бок о бок, иногда в атмосфере культурной открытости [Parker C. 2010: 70–81]. В Макао и других португальских цитаделях европейцы брали замуж преимущественно китайских женщин, поэтому количество жителей со смешанной кровью постоянно росло. Арабские купцы тоже часто брали замуж девушек из местных семейств и передавали свою религию следующим поколениям. Тем не менее многие придерживались отношений внутри диаспор, связанных общей родиной, национальностью или предками, где они чувствовали себя в относительной безопасности от безжалостного мира насилия и коммерции[332].

Динамизм культурной и религиозной вселенной морских побережий Азии был хорошо известен европейским торговцам и миссионерам. По мере того как иезуиты прибывали в Китай, они становились свидетелями не только сосуществования в коммерческих центрах многих религий, но и быстрого распространения ислама [Rubiés 2000][333]. Есть свидетельства, что иезуиты иногда вступали в дискуссии с мусульманскими учеными в центрах соприкосновения культур на побережьях Индийского океана [Pearson 2007: 158]. Они также устраивали диспуты с учеными-мусульманами в Китае; однако здесь и христианство, и ислам занимали гораздо более маргинальное положение, поэтому встречи между представителями двух монотеистических религий были редки[334]. Кроме того, есть записи о дискуссиях между иезуитскими священниками и буддистскими учеными в некоторых районах Китая и Юго-Восточной Азии, где чаньбуддизм тоже испытывал миссионерский бум [Wheeler 2007; Wu J. 2008].

Иезуиты хорошо понимали то обстоятельство, что религиозная динамика далеко не в равной мере обеспечивала преобразования в разных регионах Азии. Они видели, что по сравнению с прибрежными областями Индийского океана или с отдельными районами Японии китайское общество оказалось гораздо менее плодородной почвой для распространения монотеистических религий. В конечном счете, несмотря на все кризисы во время затяжного перехода между династиями Мин и Цин, Срединное Царство оставалось государством с центральной системой управления и крупнейшей экономикой на планете. Ее цивилизационные устои не были расшатаны в достаточной степени, чтобы массы простых китайцев устремились на поиски