Шрифт:
Закладка:
Не представляла, что можно так сильно соскучиться. Не тянуло раньше ни к кому с такой силой.
– Ты моя! Беременная! – уточнило чудовище и нахально провело носом вдоль шеи. Плавно. Обдавая дыханием кожу и запуская предательскую дрожь во всем теле.
– Но цветы и ресторан это не отменяет.
– Секс и поцелуи тоже.
Мужские губы прижались к нежной коже за ухом, и горячий поцелуй отправил мозг на перезагрузку.
– Это... – Ноги Вероники слабели. – Это... – Язык заплетался. – Это запрещенный прием.
– То, что в удовольствие, не запрещено.
Следом за губами ожили и руки. Большие, сильные, они обхватили женскую попу и принялись наминать ее с таким мастерством, что белье мгновенно промокло.
– Так, значит, ты врал про свидания? Сразу секс? – Вероника сама не знала, где взяла силы на этот вопрос. Все три партии тараканов провели новое голосование и сейчас дружно лежали на спинках.
– А кто говорит про секс?
Одна из рук расстегнула молнию на тонких модных брючках и, пробуя, едва касаясь, скользнула под белье.
От сумасшедшей волны ощущений перед глазами все поплыло, и Пожарская не заметила, как оказалась в кабинке движущегося лифта.
– Руки твои... говорят, – прохрипела не своим голосом.
– Врут. Это я извинения просить буду! И замуж звать!
Пальцы между ног уже не только гладили. Они осторожно надавливали, тянули кружево в сторону, словно подготавливали.
– Но из-за беременности я замуж не пойду, – вырвалось у Вероники с первым стоном.
– А как пойдешь?
Лифт остановился. Уже ничего не соображая, Пожарская увидела, как Руслан запустил свободную руку в её сумочку и достал ключи.
– Замуж... По любви.
Во рту пересохло. В полной тишине, разрываемой лишь скрежетом ключей в замочной скважине, послышался тяжелый вздох. И дверь открылась.
– Хорошо. Значит, буду извиняться и любить. Или наоборот: любить и извиняться. Снова и снова. Много... – Веронику вновь подхватили на руки. – Очень много раз.
Дурацкий галстук-бабочка не давал нормально дышать. В пингвиньем костюме, фраке и белой рубашке, под июльским солнышком было адски жарко. А новые туфли, стоившие как ремонт подвески, уже натерли пятки.
Но Руслан стоял!
Скалился во все тридцать два.
Старался на нервах не смять слишком нежный для его рук букет.
И пытался не послать на хер каждого, кто подходил со своим поздравлением.
С некоторыми это было особенно сложно.
– Роспись через пять минут. Невеста твоя где? – Марат Закиевич Абашев, собственный босс и спонсор вчерашнего мальчишника, совсем не берег свою начальскую голову.
– Я сегодня не при должности, – откашлялся Руслан, – так что могу прямо ответить – когда надо, тогда и будет. И вообще, чья бы корова мычала?!
Намек на жену Абашева, которая возле ЗАГСа потребовала развернуть машину и уехала рожать, попал в цель. Марат тихо хмыкнул, но спрашивать больше ничего не стал.
– Кхм... Всякое бывает, – произнес он куда-то в сторону.
– Бывает! Но только не в моем случае. – Руслан незаметно глянул на часы. – У меня все под таким контролем, что до ЗАГСа никто рожать и не подумает.
– А твою невесту точно Вероника зовут? Пожарская? – ехидно произнес босс.
В ответ Бадоев немного оттянул душащий его галстук. Сделал медленный вздох и лишь потом уверенно сказал:
– Ага. Антилопа, мать ее, гну.
Будто услышал от своего начбеза какой-то бред, Марат вопросительно нахмурился. Но Руслан оставил его без объяснений. На дороге, возле ступеней, остановился белый лимузин, и осторожно, одной рукой поддерживая живот, а второй держась за локоть расфуфыренного Бадоева-старшего, из машины вышла самая красивая женщина на свете.
Наверное, за восемь месяцев рядом можно было научиться не ронять челюсть и не пялиться на неё, как на чудо. Но пока не получалось.
От одной лишь улыбки остатки мозга превращались в желе. А от счастливого взгляда голубых глаз сердце начинало отбивать чечётку о грудную клетку.
Не думал никогда, даже в далекой молодости, что сможет так сильно полюбить. И уж точно не представлял, что в сорок пять ради женщины будет таскаться по ресторанам, оптом скупать цветы и почти полгода уговаривать выйти за него замуж.
От последней мысли к горлу Руслана подступил уже знакомый ком. И, пока Вероника шла к нему навстречу, перед глазами как на карусели пронеслись все отчаянные попытки склонить гну к росписи.
* * *
Поначалу он был уверен, что сможет быстро укротить упрямую антилопу. В отпуске снова увез её на дачу. Днями и ночами доказывал, что «замуж» – это хорошо и что вместе им точно будет отлично.
Потом в Питере начал заваливать цветами. Превратил квартиру и приемную генерального в оранжерею. Каждое утро, как гребаный пионер на девятое мая, топал с веником на работу. Терпел сочувствующие взгляды коллег и босса. А потом, к вечеру, с курьером заказывал еще одну икебану. С приглашением.
В ресторан.
В театр.
На балет, будь он неладен.
Или в музеи.
Водил Веронику от картины к картине. Рукой придерживал челюсть, чтобы не зевать. А глазами искал какое-нибудь техническое помещение или темный угол, где можно было бы хоть минуту потискать эту невыносимую гну, хоть на несколько секунд опуститься на колени и прижаться лбом к животу.
Черт, он даже вонючими устрицами умудрился не подавиться! Литр воды влил в себя после них. Но в ресторане с места не сдвинулся. Задницей в стул врос!
Терпел, развлекал, шизел от того, как другие мужики пускают слюни на его женщину. И держался.
По ночам вытрахивал всю дурь из этой несговорчивой бабы. Нежно, долго, осторожно, чтобы не навредить тому чуду, что росло у неё под сердцем. А утром начинал штурм с чистого листа.
Цветы.
Приглашения.
Взгляды.
Попытки надеть на палец кольцо и услышать наконец заветное «да».
И так неделями... месяцами.
До легкого помешательства.
До такого озверения, что подчиненные дышать в его присутствии забывали.
До отчаяния.
Пока сын сам не начал изнутри пихать свою родительницу, и в бой не пошла тяжёлая артиллерия из сестры и мамы.
Вероятно, еще месяц, и Руслан женил бы Веронику на себе насильно. Уставший от розария, босс тоже готов был поучаствовать – запереть их двоих в приемной, вызывать туда регистратора и закрыть вопрос.
