Шрифт:
Закладка:
На сцене
Улыбчивый молодой человек приложил, похоже, значительные усилия, чтобы открыть эти громадные двери. В первый момент Салли ослепил поток яркого света, которым была залита сцена, ей показалось, будто в один момент зажглись тысячи лампочек-вспышек.
Салли прошла к середине сцены, где одинокий музыкальный пюпитр стоял как... ладно, не знаем, — как музыкальный пюпитр. “Хочу напомнить, — сказал молодой человек, — что не следует произносить ни слова. Члены художественного совета размещаются за ширмой. Никто не знает, кто из участников выступает в данный момент. Играйте хорошо!” И он ушел.
Ширма должна была ограничить возможность любых проявлений дискриминации или субъективизма, гарантируя, что только музыка — единственная основа для принятия членами совета своего вердикта. Обычно в таких случаях ширма устанавливается на сцене, перед исполнителем, иногда ее размещают в партере перед жюри.Кроме нее, на сцене находился еще один человек, лысый и в очках, который выполнял роль наблюдателя. Поскольку Салли (и другим конкурсантам) не позволялось общаться с членами совета, его миссия заключалась в обеспечении каждого участника всем необходимым. Если у участника возникали вопросы, он должен был шепотом адресовать их наблюдателю, а тот, в свою очередь, передавать их жюри.
За ширмой
Внезапно она услышала голос: “Добрый день. Начните, пожалуйста, с Прелюдии к “Послеполуденному отдыху фавна”. Голос доносился откуда-то с верхней части первого балкона. Салли напрягла зрение, чтобы что-то увидеть. Нет — только ширма, большая, переносная, с черными занавесками.
Сидящие за нею люди не знали о Салли ничего — ни ее жизненного пути, ни пола, ни возраста. Для них она была просто Номер 48. И, по их мнению, Номеру 48 следовало бы поторопиться и начать играть, поскольку они уже сильно устали и проголодались, и, кроме Номера 48, им осталось прослушать только двоих конкурсантов — перед таким долгожданным перерывом, манящим, словно сладкая амброзия.
“Прелюдию к “Послеполуденному отдыху фавна”, пожалуйста”, — повторил голос устало, в 49-й раз за день.
Салли раскрыла на пюпитре ноты и медленно выдохнула. Это все. Время, принесенное в жертву подготовке, четыре недели интенсивных занятий, сумма в 986,52 доллара... и все рухнет в один момент.
Она поднесла флейту к губам, набрала полную грудь воздуха и начала играть. Из ее флейты потекли первые ноты Прелюдии к “Послеполуденному отдыху фавна”, Дебюсси, эти чувственные хроматические звуки, нисходящие увеличенные кварты, это вкрадчивое и вместе с тем вселяющее ужас вступление в мир музыки импрессионизма. Все так прекрасно! Музыка была теплой, богатой оттенками и преисполненной фантазий и чувства. Неужели это ее исполнение?Она ощутила, как тревога улеглась, и стала изливать в музыке все свои жизненные впечатления, переживания и страсти. Она играла музыку Дебюсси так, как воображал ее сам автор.
Время, казалось, просто исчезло, но тут голос из-за ширмы остановил ее: “Брамс, Симфония № 4, последняя часть. С цифры 97, пожалуйста”.
Ах — цифра 97! Это был именно тот фрагмент, на который Салли надеялась. Она играла его вначале нежно и спокойно, а затем с возрастающей страстью, словно роза, тянущаяся к свету. Она ощутила, что никогда прежде еще не играла это верхнее фа-диез с таким совершенным сочетанием силы и мягкой красоты.
Голос называл новые фрагменты, один за другим. Она играла их, каждый раз с большей уверенностью и стараясь добиться от своей флейты самого красивого звучания.
Единственной ошибкой, какую она допустила, была маленькая заминка в скерцо из пьесы Сон в летнюю ночь Мендельсона. Это была маленькая ошибка, на самом деле пустяк, — она никогда не позволяла себе подобного раньше. И произошла эта заминка в одном из самых легких пассажей, о которых не стоило и беспокоиться. Все более трудные были пройдены с честью.
Наконец, ее шесть минут истекли. Они пролетели как шесть секунд. “Спасибо”, — сказал голос. И все. Салли опустила свой инструмент, собрала ноты и покинула сцену. Улыбчивый молодой человек поджидал ее возле тяжелых дверей. “Отличная работа”, — воскликнул он. Они в молчании возвратились в репетиционный зал.
Салли улыбнулась. Это было ее самое лучшее выступление на конкурсах.
Ожидание
Войдя в зал, Салли осмотрелась. Комната была сейчас пустой, в ней находился один Джерри.
Улыбчивый, выполняя свою роль, вошел следом и назвал имя Джерри. “Увидимся позже”, — бросил Джерри на ходу и последовал за провожатым.
Несколько минут спустя Джерри вернулся. “Все прошло потрясающе!” — воскликнул он и, не сумев сдержать себя, чмокнул Салли в щечку.
“И у меня тоже неплохо”, — ответила Салли.
Но самое трудное — ожидание — было еще впереди. Предварительные прослушивания почти завершились, и через короткое время художественный совет должен был решить, кто из группы, в которой выступала Салли, пройдет в полуфинал. Зал медленно наполнялся людьми, которые лениво вели пустые разговоры, мельком поглядывая в сторону дверей.
Около шести в дверном проеме появился улыбчивый молодой человек. Сейчас он, однако, не улыбался. Все головы повернулись к нему. В руках его был маленький листок бумаги.
Он прокашлялся. — “Мне хотелось бы поблагодарить всех и каждого из вас за то, что вы потратили время, деньги и силы, чтобы приехать и быть сегодня с нами. Каждый из вас чрезвычайно талантлив, и все вы можете гордиться своими достижениями. Полуфиналы начинаются завтра, в среду, в 9:00. Из вашей группы для дальнейшего участия отобран один флейтист”.
Он назвал имя Джерри и выскользнул из комнаты.
Джерри широко усмехнулся. “Эй, — прошептал он застенчиво, — а я ведь добился этого!”
Глаза Салли наполнились слезами, но она сдержалась. “Это все Мендельсон, — сказала она тихо. — Я пропустила ноту в пьесе Мендельсона”.
“Ох, не мучай себя, — ответил Джерри. — Это не из-за одной ноты”.
“А я думаю, именно так”, — сказала Салли.
Что было дальше
Мы, конечно, хотели бы сказать вам, что Салли победила, но это неправда. Кроме того, если бы это случилось, мы не смогли бы выполнить намеченную задачу — показать вам типичный пример участия музыканта в пробах.
Да и Джерри не достиг заветной цели.
