Швейцарские военные считались лучшими в Европе, но даже шесть тысяч пехотинцев вряд ли управились бы с сорока тысячами французов, расквартированных на итальянской территории. Тем не менее, заручившись этим договором, Юлий воспрянул духом и стал строить планы наступления на французов по всем фронтам – на Геную, Верону, Милан, Феррару, – рассчитывая на помощь и швейцарцев, и венецианцев. Гонфалоньером церкви он назначил своего двадцатилетнего племянника Франческо Мария делла Ровере, герцога Урбинского, – тот стал во главе всей папской армии. Самого папу сильнее всего волновал исход одного сражения.

Альфонсо д’Эсте, герцог Феррарский, был когда-то другом и союзником папы. Всего двумя годами раньше Юлий подарил Альфонсо бесценное украшение – Золотую розу, которую каждый год вручал правителю, особенно истово послужившему делу Церкви. В случае Альфонсо Золотая роза стала наградой за помощь в изгнании Бентивольо из Болоньи. А недавняя мощная канонада, которую Альфонсо устроил на берегах реки По, позволила окончательно поставить венецианцев на колени, в буквальном смысле.

Однако с тех пор Альфонсо вел себя далеко не так похвально. Он продолжал атаковать венецианцев, несмотря на то что мирный договор уже был подписан. Хуже того – он делал это при подстрекательстве французов, с которыми вступил в альянс. Еще одна крупная неприятность заключалась в том, что он продолжал разрабатывать соляные залежи под Феррарой, нарушая папскую монополию на добычу соли, – за эту наглость Эджидио да Витербо сурово осудил его в своей проповеди. Юлий поставил перед собой цель укоротить юного герцога-бунтаря.

Судя по всему, римлянам нравилось, что Юлий бряцает копьями. 25 апреля, в День святого Марка, шутники нарядили древнюю статую, именуемую «Пасквино», стоявшую на пьедестале рядом с Пьяцца Навона, Гераклом, отрубающим голову гидре, – имелось в виду, что так папа уничтожает своих врагов. История гласит, что незадолго до того эту античную статую обнаружили в саду школьного учителя по имени Пасквино. Статуя изображает человека, несущего на руках другого, – скорее всего, это иллюстрация к одному из эпизодов «Илиады», где Менелай уносит тело убитого Патрокла. «Пасквино» был одной из самых популярных статуй в Риме и еще одной античной скульптурой, которую Микеланджело «процитировал» на фресках в Сикстинской капелле: судя по всему, именно она вдохновила его на изображение бородатого пожилого мужчины, сжимающего в объятиях безжизненное тело сына в «Потопе» – одной из первых созданных им сцен.

Портрет Альфонсо д’Эсте, герцога Феррарского, работы Андре Тевера

Однако далеко не все жители Рима обрадовались новой военной затее папы. Той весной Джованни Баттиста Казали, ранее восхвалявший Юлия за построение «новых Афин», произнес в Сикстинской капелле еще одну речь. На сей раз он не расточал похвалы понтифику, а клеймил королей и властителей, воюющих друг с другом и проливающих кровь христиан. Длинноволосый Казали был мудрым и красноречивым оратором – речь его была направлена против Юлия не менее, чем против Людовика и Альфонсо. Впрочем, судя по всему, никто его не услышал – уж всяко не Юлий, который, как язвительно подметил в своем стихотворении Микеланджело, был занят тем, что перековывал потиры на мечи и шлемы.

1510 год начался для Микеланджело невесело, и дело было вовсе не в назревавшей войне. В апреле он получил весть, что в Пизе скончался его старший брат Лионардо. Лионардо помирился с доминиканцами, которые ранее отлучили его от церкви за поддержку Савонаролы, и последние годы жизни провел в монастыре Сан-Марко во Флоренции. В начале 1510-го он перебрался в монастырь Святой Екатерины в Пизе и умер там от неведомых причин в возрасте тридцати шести лет.

Судя по всему, Микеланджело не поехал домой во Флоренцию на похороны, однако трудно сказать, что было тому причиной: изобилие заказов в Риме или какая-то размолвка с Лионардо, которого он почти не упоминает в своих письмах. Довольно странно, что его отношения со старшим братом были отнюдь не такими сердечными, как с тремя младшими, которые при этом не разделяли его интеллектуальных и богоискательских интересов.

Микеланджело к этому моменту уже перешел к работе над большим полем рядом с «Жертвоприношением Ноя», ближе к центру свода. Добавил последние штрихи к «Грехопадению и изгнанию из рая», недавно написанной сцене из Книги Бытия. Эта сцена писалась быстрее, чем предыдущие, – он уложился в тринадцать джорнат, то есть примерно в треть времени, потребовавшегося на другие. Это можно считать настоящим подвигом, ведь Индако, Буджардини и другие вернулись во Флоренцию, а значит, для сложных приготовлений и вспомогательных действий Микеланджело пришлось задействовать новых помощников. С Микеланджело пока оставались Джованни Мики – его наняли летом 1508 года – и скульптор Пьетро Урбано[301]. Среди новых фрескистов были Джованни Триньоли и Барнардино Закетти, оба не из Флоренции, а из Реджо-нель-Эмилии, в семидесяти километрах к юго-западу от Болоньи. Художниками они оказались посредственными, но Микеланджело со временем крепко с ними сдружился.

Эту сцену из Книги Бытия Микеланджело разделил на две части. В левой изображено, как Адам и Ева тянутся к запретному плоду на фоне скудного и каменистого райского пейзажа, а в правой – их последующее изгнание из райского сада и ангел, простерший над ними меч. Микеланджело, как и Рафаэль, изобразил змею с женским торсом и головой. Обвившись мощными кольцами вокруг древа познания, она протягивает Еве кусочек плода; Ева сидит на земле рядом с Адамом, простирая левую руку в сторону угощения. Из уже написанных Микеланджело к тому времени это была самая простая сцена из Книги Бытия: композиция включала всего шесть фигур, причем все они значительно крупнее, чем на предыдущих. Адам в «Грехопадении» ростом почти три метра – яркий контраст с мелкими фигурками из «Потопа».

В библейском тексте совершенно однозначно указано, кто первым вкусил плода и, соответственно, стал виновником грехопадения. «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, – повествует Книга Бытия, – и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел» (Быт. 3: 6). Богословы традиционно опирались на эти слова и, соответственно, обвиняли Еву в том, что она сбила Адама с пути. Первой нарушив Завет, она не только стала виновницей изгнания из рая, но была наказана еще и тем, что муж ее сделался ее повелителем: «…и к мужу твоему влечение твое, – объявил ей Господь, – и он будет господствовать над тобою» (Быт. 3: 16).

Церковь – равно как и древние иудеи до нее – использовала эти слова как оправдание подчиненного положения женщин. Микеланджело же отходит и от библейской трактовки грехопадения, и от версий своих предшественников, например Рафаэля. Рафаэль изобразил полнотелую Еву с плодом в руке – она предлагает Адаму его попробовать. У Микеланджело Адам выглядит куда более решительным, он тянется к ветке, чтобы тоже попробовать плод; его алчность и настойчивость, по сути, служат оправданием Евы, которая опустилась рядом с ним на землю в томной и пассивной позе.