Отвечаю спокойно:

– Я знаю, Каин.

– Отец учил не пилить ветку, на которой сидишь?

– Пришёл позлорадствовать?

– Это способ поддержки, конфетка. Такой уж у меня.

Каин ловит взгляд в ответ.

– Передо мной совсем другой человек, – говорит юноша и, приветственно склонив голову, отворачивается к воде. – Мне кажется, мы не виделись целую вечность.

Это обращение ко мне или к ускользающей вдаль поверхности воды?

– Мне тоже так кажется, – признаюсь я.

И тоже не ведаю – ему или водной глади.

– Какими судьбами, Каин? Чем занимаешься?

– Давай начнём с иного. Выбирай: плохая новость или хорошая.

– Плохая.

– Ты выбрала плохую, в самом деле? В скопище гнева и хлама, льющихся помоев и осуждающих взглядов ты выбрала плохую новость?

– Она меня априори опечалить не сможет.

– Тоже верно. Ладно. Может, это не моё дело, но я скажу только для того, чтобы ты не строила догадки и не беспокоилась понапрасну…

– Не томи.

– Твоего дружка записали на твою подружку. Он пройдёт медицинский осмотр и сразу же вступит в благоприятную пару.

Давлюсь собственными мыслями и языком. Держи себя, Карамель. Ответь непринуждённо, безучастно. Ну же, не тупи, ответь..!

– Окей.

И я спокойно пожимаю плечами.

– Окей? – переспрашивает Каин. – Это всё?

– А ты ожидал?

– Чего-то кроме каменного лица. Даже плечо поддержки приготовил, можешь плакать сюда.

И он прихлопывает по твёрдому плечику пальто.

Восклицаю:

– Ты забыл, с кем разговариваешь?

– Такое забыть невозможно.

О, ну почему Ирис, Ромео? Почему?

– Если тебя интересно…

Режу на корню:

– Нисколько.

– Если интересно, – стойко продолжает Каин, – знай. Его родители подытожили обратиться к дочери двух управляющих, что обнаружила болезнь своей подруги и вовремя обратилась в Администрацию с доносом, предотвратив беду. Вины твоего дружка нет.

– Не называй его так, во-первых. Во-вторых, он мог не соглашаться.

– Ты знаешь, что не мог. Тебе говорят – ты исполняешь. Если хочешь оставаться на поверхности. Если не хочешь нарушать идиллию мира. Если не желаешь прослыть девиантным в самом деле, а затем быть изгнанным.

– Да, знаю. – В момент успокаиваюсь и обращаюсь к воде. – Как же я зла на него.

Зачем признаюсь? Для чего? Я в самом деле ощущаю это? Глупая. Есть вещи, которые должны уйти в крематорий вместе с тобой. Есть слова, которые не смеют покидать уста, каким бы настроением не пережёвывало нутро.

– Тебе не кажется, что всё происходящее – здесь сейчас и в городе вообще – фальшивка? – спрашивает Каин.

– В каком смысле фальшивка?

– Ну да, – соглашается он, – ты сама фальшивка, а потому не можешь разглядеть её в окружении.

– Не говори так.

– Иначе?

– Не говори.

– Тебе даже сказать нечего, потому что это правда. Ты, Карамель Голдман, ничуть не отличаешься от всех этих картонных людей, что снуют по улицам и совершают однотипные действия, говоря фразами-скриптами. Ты – фальшивка, Карамель Голдман.

Когда Каин сказал это, я ощутила невообразимую тягу доказать, что он ошибается. Я – часть города, но я – индивидуальность. Он не пошатнул веру в саму себя, но вложил желание продемонстрировать обратное сказанному.

– Ты не видела жизни, конфетка, только слышала о ней, – продолжает юноша. – И всё, что ты слышала, всё, что впитывала в себя – провокация и обман.

– Провокация сейчас в твоём голосе, янтарные глазки.

– У меня тоже есть прозвище, конфетка?

– Какая хорошая новость? Может, уже скажешь?

Не даю нападать дальше.

Каин улыбается. И говорит:

– У тебя появилась возможность свинтить от твоей токсичной семейки. Семейки, что пытается оправдать и исковеркать осмысленные поступки дочери, а, значит, не уважает в ней личность. Ты и так понимаешь…

– Иди ты, – говорю я. – Решил, надавить на моё раздутое эго, чтобы я предала семью?

– Спорим, они уже выслали за тобой Патруль?

– Иди ты, – повторяю я.

– Беги, конфетка.

От него или от семьи?

– Пошёл ты, Каин.

– А глазки у тебя забегали, конфетка, – с горечью улыбается парень. – Ты прикинула, да? Какого это, когда за тобой высылают чёртов Патруль, когда за тобой гонятся безликие в униформе и в масках.

Решаю съязвить:

– Не понаслышке знаешь, верно?

– Я – в отличие от тебя, Карамель – свободный человек, которого за иные, отличительные от государственных, мыслей не накажут – даже не привлекут. Меня не существует для Нового Мира, забыла?

И Каин приподнимает руку, чтобы я посмотрела на лишённую чипа ладонь, однако ладонь покрыта тканью перчатки. До сих пор не верится, что у него нет идентификационной микросхемы…

– Свободный человек, – усмехаюсь я, – но прячешь знак отличия, которым так гордишься, чтобы никто не узнал о твоей свободе, потому что это не свобода, а глупость породивших вне города родителей.

– Думай, что говоришь, Голдман, – кивает юноша.

– Именно этим я всегда занимаюсь, – брыкаюсь в ответ. – Тебя задело упоминание семьи? Сочувствую. А, может, и нет.

– Счастливо оставаться, Карамель. Возвращайся в зал к своей фиктивной семье и мнимым друзьям, которые будут ожидать ареста самой популярной девочки Нового Мира. Эту статью в Вестнике даже я прочитаю.

Каин отступает.

– Буду в машине. Люблю смотреть на дамбу, вид воды успокаивает.

Мерзость.

– Не уходи, – велю я и быстро оглядываюсь. Не положено. Глубокий вздох – возвращаюсь в исходное положение. – Мы не закончили беседу.

Каин – вот же предатель! – останавливается и смотрит на меня по-доброму, хотя я прижгла его, очевидно, самым больным. Упоминанием о семье. Смотрит по-доброму, отчего же? Все бросают отравляющие и негодующие взгляды, позволяют неотёсанные и провокационные речи, а он награждает сердечным взором. Отчего? Сравнивает с иными грешниками, покинувшими поверхность Нового Мира?

– Я хочу спасти тебя, конфетка, – ласково проговаривает Каин. Хочу увезти. Не прошу помощи, не прошу помогать. Хочу спасти от того, что готовится.

Как же холодно, ткань комбинезона пробивает поток ветра.