— Остановитесь! — закричала она. — Что вы делаете! Мужи, прошу вас, не совершайте этого зла, не преследуйте невиновного, не затевайте из-за одного человека сражения, которое может нарушить благополучие страны[81].

— Отойди от нас, женщина! — заорал в ответ герцог Урсион. — С тебя достаточно того, что ты правила при жизни мужа. Теперь же правит твой сын, и королевство сохраняется не твоей защитой, а нашей. Ты же отойди от нас, чтобы копыта наших лошадей не смешали тебя с землей[82].

— Смешай! — упрямо посмотрела на него Брунгильда. — Ну, что же ты ждешь? Я всего лишь слабая женщина, а ты воин. Ты же меня одним ударом пополам перерубишь.

— И зарублю, если понадобится, — побагровел Урсион. — Ты мне вот где сидишь. — Он провел рукой по горлу.

— Ну так руби мать своего короля, — спокойно сказала она. — Чего же ты ждешь?

Установилась тишина, которую никто не хотел больше нарушить. Брунгильда молча стояла перед войском, которое ждало команды идти в атаку. Никто так и не решился напасть первым. Ни один дротик не полетел, и ни один воин не сделал шаг вперед. Все смотрели на королеву с любопытством и восхищением. Она все еще была хороша собой. Герцоги начали совещаться, и до нее то и дело доносилась ругань и богохульства. Самые горячие предлагали прикончить ее прямо тут, и дело с концом. Более рассудительные взывали к их разуму. Ведь в этом случае будут мстить все короли. Они не упустят случая поживиться их землями в счет вергельда. Земель было жалко, и Брунгильду решили не убивать.

— Ладно, — хмуро сказал Бертефред. — Пусть этот предатель едет на переговоры. Богом клянусь, его никто не тронет.

Луп выехал на центр поля, и через каких-нибудь полчаса криков, воплей и взаимных упреков герцоги пришли к соглашению. Война прекращается, но герцог Шампани со своими людьми уходит в Бургундию, и тут больше не появляется. Его личными владениями будет управлять жена, которая заперлась в неприступной крепости Лан, стоявшей на крутой горе.

Луп со своими людьми ушел на юг, а война прекратилась. Герцоги же занялись делом, которое любили больше всего на свете. Они разграбили все, до чего дотянулись их руки. Дом Лупа, его сокровищница, ткани, меха и скот. Все это перешло в руки хищных герцогов, которые прикрывались тем, что действуют в интересах королевской казны. Но вот как раз в казну не попало ничего, даже медного нуммия. А кто мог с них спросить за это? Слабая женщина и мальчишка? Да просто смешно!

* * *

В то же время. Бургундия

— Господи, за что караешь ты раба своего? — король Гунтрамн истово молился в своей часовне.

Кары сыпались одна за другой. Сначала изменил лучший из лучших, Эоний Муммол, и уехал в соседний Авиньон, принадлежавший племяннику Хильдеберту. Вскоре умер Гогон, преданный ему человек, и в Австразии власть захватили люди, купленные братцем Хильпериком. Тот тоже назначил своим наследником племянника, и вступил в союз с ним. Герцога Лупа выгнали из страны, и он пришел к Гунтрамну, своему покровителю, чтобы дождаться совершеннолетия короля. Все это могло закончиться только войной, и она не замедлила себя ждать. Король Гунтамн получил ультиматум с требованием вернуть половину Марселя, полученную за опекунство над Хильдебертом. Он отверг его с презрением, и тут же получил поход на свои земли. С запада ударил нейстрийский герцог Дезидерий и разбил бургундское войско в пух и прах. Там сейчас не было никого, кто сравнялся бы воинскими умениями с патрицием Муммолом. Хильперик захватил бургундские города на западе страны, и отдавать их не собирался. Вдобавок ко всему, то тут, то там вспыхивали эпидемии оспы и чумы. Четверых сыновей даровал ему Всевышний, и всех четверых забрал. И, правда, господь разгневался на него! Король погрузился в молитву.

* * *

Нейстрия. Новигентум

Король Хильперик торжествовал. Он стал самым сильным государем в Королевстве Франков[83], о чем и мечтать не мог раньше. Знать Австразии была покорна ему, все его враги убиты или изгнаны. Оспа, что погубила его сыновей, ушла в другие земли, оставив после себя тысячи изуродованных людей. Сам Хильперик был помечен ей, но остался жив и здоров. А вот жену его и дочь оспа не тронула, и они по-прежнему радовали его своей красотой. Хотя у Ригунты характер мог быть и получше. Его дочь растет высокомерной упрямой стервой. Лицом — похожа на мать, но и на палец нет ее ума.

Сияющая Фредегонда ворвалась к нему в покои, и, не обращая никакого внимания на бубнящего референдария, обвила руками его шею. Марк умолк, удивленно глядя на королеву, и свернул длинный свиток. Видимо, продолжить доклад удастся не скоро. Хильперик, который прихлебывал вино из серебряного кубка, тоже посмотрел на нее с интересом. Он давно не видел жену такой счастливой.

— Мой лев, — сказала Фредегонда, взяв в руки его голову, и глядя ему прямо в глаза. — У меня для тебя есть одна отличная новость и одна совершенно отвратительная. С какой начнем?

— А чего ты так радуешься? — подозрительно спросил Хильперик. — Я не слишком люблю плохие новости. Марк вот докладывает, что у нас все идет отлично. Два новых графства захватили, подати с новых земель собрали, воины по домам разошлись довольные. Добычу неплохую взяли.

— Я радуюсь, потому что есть и хорошая новость, и она для меня гораздо важнее. Плевать я хотела на твои подати и довольных воинов, — честно ответила ему супруга. — И на твои новые графства мне тоже плевать.

— Ладно, — сдался король. — Давай свою плохую новость. Ведь все равно не отстанешь, я тебя знаю.

— Ты скоро поссоришься с Австразией, а Брунгильда договорится с твоим братом. Придется снова воевать, но уже без союзников. Как в старые добрые времена, мой лев. Ты один против всех.

— Что??? — поперхнулся вином Хильперик, и посмотрел на жену, как на душевнобольную. — Ты с ума сошла? Да почему это должно случиться?

— Потому что я снова беременна! — торжествующе сказала Фредегонда. — Ты рад?

— Это, и впрямь, отличная новость! — Король одним махом влил в себя вино. — А почему я должен из-за этого войну получить? Ты раньше мне детей не настолько затейливо рожала.

— Так ведь теперь не нужно будет иметь Хильдеберта наследником, — терпеливо пояснила Фредегонда. — А это значит, что союзу с Австразией — конец! А если это так, то там