боялись партий, считая их вздорными и корыстными. "Если бы я мог попасть на небеса только с партией, - заявил Джефферсон в 1789 году, - я бы вообще туда не попал".51 Учитывая эту глубоко укоренившуюся враждебность к партиям, неудивительно, что людям было трудно составлять списки кандидатов и организовывать выборы на современный манер.

Тем не менее, республиканская партия оппозиции зарождалась, и люди пытались объяснить и оправдать происходящее. Будучи одним из лидеров республиканской оппозиции, Мэдисон к сентябрю 1792 года убедился, что разделение на партии, "естественное для большинства политических обществ, скорее всего, продлится и в нашем". Одна партия, публично писал он в 1792 году, состояла из тех, кто "более пристрастен к богатым, чем к другим классам общества; и, развратившись до убеждения, что человечество не способно управлять собой, они, конечно, считают, что правительство может осуществляться только с помощью пышности званий, влияния денег и вознаграждений и террора военной силы". Эти федералисты, или члены партии, которую Мэдисон называл "антиреспубликанской", ожидали, что правительство будет служить интересам немногих за счет многих, и надеялись, что оно "будет сужено в меньшем количестве рук и приближено к наследственной форме". Члены другой партии, "партии республиканцев, как ее можно назвать", были теми, кто верил, "что человечество способно управлять собой", и ненавидели "наследственную власть как оскорбление разума и нарушение прав человека".52

В этом эссе, озаглавленном "Кандидатское состояние партий" и опубликованном в "Национальной газете" 26 сентября 1792 года, Мэдисон подразумевал под партиями не организованные механизмы для набора кандидатов и победы на выборах, а скорее грубое разделение мнений, проявляющееся в Конгрессе. В условиях постоянного акцента на единых интересах общества люди неохотно признавали, что могут быть членами какой-либо партии. Еще в 1794 году конгрессмен-республиканец из Вирджинии Натаниэль Мейкон писал домой: "Говорят, что в Конгрессе есть две партии, но я не знаю точно. Если и есть, то я знаю, что не принадлежу ни к одной из них".53

В этих условиях, конечно, зарождающийся политический раскол между федералистами и республиканцами не имел никакого сходства ни с партийной конкуренцией современной американской политики, ни с политикой антебеллумского периода. Ни одна из партий не признавала легитимность или существование другой. Более того, каждая из них считала, что другая стремится разрушить страну. Федералисты, которых Джон Адамс в 1792 году назвал "друзьями Конституции, порядка и хорошего правительства", считали себя не партией, а законной администрацией, представляющей весь народ и общее благо.54 Только их оппоненты-республиканцы были готовы назвать себя партией, и они сделали это необходимости, подобно тому как колонисты создали партию вигов для борьбы с монархической тиранией во время имперского кризиса 1760-х и 1770-х годов.

Тем не менее, некоторые республиканцы возражали против термина "партия"; они говорили, что их лучше называть "группой патриотов", потому что они заботятся о благе всей нации, а не ее части.55 Поскольку организованная оппозиция правительству не имела законных оснований, только самые ужасные обстоятельства могли оправдать обращение к партии как средству сбора воли народа. И эта партия должна была быть временной; она могла существовать только до тех пор, пока сохранялась угроза, исходящая от тяжелых обстоятельств.

Организаторы Республиканской партии видели себя именно в таких ужасных обстоятельствах, действительно, в ситуации, напоминающей 1760-1770-е годы. Они считали, что монархизм снова угрожает свободе, и их партия была оправдана как средство пробудить народ к сопротивлению. Если бы партии разделялись "просто по жадности к должности, как в Англии", - говорил Джефферсон, - то участие в партии "было бы недостойно разумного или нравственного человека". Но если разница была "между республиканцами и монократами нашей страны", то единственным благородным курсом было воздержаться от проведения средней линии и "занять твердую и решительную позицию", как любой честный человек занял бы позицию против мошенников.56

Республиканская партия началась с деятельности знатных людей в центре правительства. Голосование в Первом и Втором конгрессах (1789-1792) выявило смещающиеся секционные расколы, которые лишь постепенно сформировали регулярные партийные деления. Только в 1793 году в Конгрессе четко обозначились последовательные избирательные блоки.57

Но идентификация с республиканским делом затрагивала не только лидеров-джентльменов в Конгрессе. В населенных пунктах по всей стране множество простых людей, выступающих против установленного руководства или направления дел, начали организовываться и выражать свое несогласие. Внезапное появление этих демократическо-республиканских обществ за пределами регулярных институтов власти испугало многих людей. Их кажущаяся связь с Французской революцией и восстанием виски, а также критика президента Вашингтона обрекли их на короткое двухлетнее существование.

Организация этих демократическо-республиканских обществ началась в апреле 1793 года, вызванная растущим энтузиазмом населения к революционным идеям Франции. Несколько немцев в Филадельфии создали Демократическо-республиканское общество, чтобы призвать граждан быть бдительными и следить за своим правительством. Эта группа вдохновила на создание Демократического общества Пенсильвании, которое, в свою очередь, разослало циркулярное письмо с призывом к созданию подобных обществ по всей стране. К концу 1794 года было создано не менее тридцати пяти, а возможно, и гораздо больше таких народных организаций, разбросанных от Мэна до Южной Каролины. В их состав часто входили предприниматели-самоучки, механики и фабриканты, мелкие торговцы, фермеры и другие люди среднего достатка, возмущенные аристократическими притязаниями многих дворян-федералистов. Организации выпускали резолюции и обращения; они осуждали федералистов и повсеместно поддерживали республиканских кандидатов и дела; они общались друг с другом так, как это делали комитеты по переписке в 1760-1770-х годах.58

Эти общества были более радикальными и откровенными, чем лидеры элиты, такие как Джефферсон и Мэдисон, которые, как правило, держались от них подальше. Они представляли демократическое будущее, которое немногие американские лидеры могли принять или даже представить себе. Они бросали вызов старому миру, в котором царило покорное политическое лидерство, и призывали народ к участию в делах правительства, не ограничиваясь лишь периодическим голосованием. Они призывали народ избавиться от привычного благоговения перед так называемыми авторитетами и думать и действовать самостоятельно. Они приняли французское революционное обращение "Гражданин" и решили больше не обращаться к своим корреспондентам "господин" и не использовать фразу "Ваш покорный слуга" в конце своих писем. Они восприняли понятие суверенитета народа буквально и считали, что народ имеет постоянное право на организацию и протест даже против действий своих собственных избранных представителей.

Но эти демократическо-республиканские общества также встретили повсеместное сопротивление. Большинство американских политических лидеров по-прежнему отвергали такую внелегальную деятельность, поскольку она, казалось, подрывала саму идею законного представительного правительства. "Несомненно, народ суверенен, - заявляли противники Демократическо-республиканских обществ, - но этот суверенитет находится во всем народе, а не в какой-то отдельной части, и может осуществляться только представителями всей нации".59 Хотя Джефферсон и другие лидеры республиканцев не хотели открыто поддерживать эти народные общества, опасаясь, что их