— Я думал, зверь какой-то, — растерянно объяснил он.

— Бывает, — усмехнулся Асцатур. Усталыми шагами он подошел к Аветису.

— Из какого ты села?

— Из Хндзахута.

— Из Хндзахута? Как тебя зовут?

— Аветис.

— Не знаю, прости. Я много раз бывал в Хндзхуте, но тебя, почему-то, не помню. А ты меня знаешь?

Аветис на мгновение посмотрел на него в упор и сказал:

— Если нужно, чтоб я тебя не знал, значит, считай, что я тебя не знаю.

— Благодарю. Твой ответ мне понравился. Ответ, достойный мужчины. — Он посмотрел на сумку Аветиса. — У тебя есть хлеб? — спросил он и сам же добовил, — вижу, сумка твоя пустая… Ну, хорошо, Аветис, будь здоров. Только ты меня не видел.

— Понятно… Подожди, куда ты идешь? — остановил его Аветис. — Скоро начнется ливень.

Асцатур посмотрел на небо — оно полностью почернело.

— Да, верно, сильный пойдет дождь. Но, что делать, не в первый и не в последний раз. Ничего, — в его голубых глазах показалась слабая улыбка, — кто стремится к великой цели, о себе должен забыть. Будь здоров!

— Подожди… Пойдем ко мне.

— К тебе? А ты знаешь, что тебя ждет, если меня найдут в твоем доме?

— Не знаю, и знать не хочу. Останешься у меня, пока прекратится дождь, по-человечески поспишь, а потом уходи, куда душе твоей угодно.

Над их головами зашуршали листья под тяжелыми каплями дождя, потом на темном небе засверкала молния, на мгновение высвечивая кроны высоченных буковых деревьев.

— Кто у тебя есть дома?

— Жена и четырехлетний сын.

— А в какой части села находится твой дом?

— Самый последний дом, прямо примкнувший к лесу.

— Ну, пойдем, раз зовешь… — немного подумав, решительно ответил Асцатур.

Было совсем темно, когда они дошли до деревни. Дождь усилился и превратился в ливень. На улицах села никого не было.

Увидев мужа, Сирануш хотела восторженно обнять его, как делала всегда, когда Аветис поздно возвращался домой, она ни часу не могла жить без него, хотя знала, что по роду занятий, он мог даже на несколько дней оставаться в других селах. И поэтому каждый раз появление мужа дома для нее было особым праздником.

— Ты насквозь промок, — испуганно сказала Сирануш.

— Ничего, — Аветис нежно убрал ее руку мимолетным взглядом прошелся по комнате, спросил прерывистым голосом:

— Дома никого нет? Ребенок спит?

— Да, — удивленно ответила Сирануш, как-то растерявшись от озабоченного вида мужа. — Что случилось с тобой? Произошло что-то плохое?

— Быстро оденься, гость у нас.

— Гость? Что за гость? Где он?

— Здесь он, стоит там, за домом.

— Под дождем?

— Нет, в сарае. Сейчас позову. Только ты ни о чем его не спрашивай.

— Ни о чем не спрошу. Зачем мне это надо?

— Имя тоже не спрашивай, не стоит.

— Хорошо… — замирающим голосом ответила Сирануш, чувствуя от посещения таинственного гостя что-то нехорошее, неприятное.

Асцатур до утра остался у них, в маленьком помещении возле дома, где они живут в летнее время. Летом там бывает прохладно. Поднявшись на рассвете, Асцатур хотел уйти, но Аветис не отпустил, объяснил, что на улице его могут вдруг увидеть, лучше он останется до вечера, и с наступлением темноты может уйти. А потом, если Асцатур и захотел бы уйти, все равно не смог бы, потому что Сирануш ночью залатала, постирала его рубашку, и она еще не высохла, а в доме не было подходящей для него одежды.

— Возьми ребенка и иди к своим, пока я не вернусь, — сказал Аветис, еще раз наказав жене — никому ничего не говорить сам пошел к тестю просить его быков.

Конечно, он мог это сделать завтра, или послезавтра, спешить было ни к чему, но Аветис подумал, что это необходимо сделать как раз сейчас, односельчане его редко видят в селе, и если он останется сегодня дома, то это может вызвать у них сомнение.

После полудня, когда он возвращался из леса, таща за телегой два больших бревна, у околицы села его встретил пастух Саркис, мрачный, как черная туча. Его внешность удивила Аветиса, потому что пастух Саркис в селе пользовался репутацией жизнерадостного человека.

— Аветис, — произнес он, кизиловой палкой ковыряя размягченную от ночного сильного дождя землю и стараясь не смотреть на Аветиса, — знаешь, что? Хорошо бы, если, как сказать… словом, лучше бы ты домой не ходил…

— Это почему? — спросил Аветис, чувствуя, как в груди от плохого предчувствия бьется сердце. — Ну, говори же…

— Там, у тебя, случилось несчастье, Аветис. Час назад твоего гостя увели. Избили, бедного, так избили… Привязали к дереву и избили досмерти.

Лицо Аветиса побагровело. Вспыхнув от гнева, он набросился на пастуха и, схватил его за полы старого пиджака, начал его трясти.

— Врешь… Ты врешь. Этого не может быть… — Саркис силой оторвал от себя его руки.

— Сумасшедший, меня-то за что? Это твой сукин сын, Айказ, донес.

— Айказ? Как это? Он ничего не знает. Врешь, я твою душу…

— Дай Бог, чтоб я врал. Но дело в том, как раз, что я не вру. Вроде, он зашел к тебе домой, чтоб с тобой в лес пойти, якобы, и твоя жена, Сирануш, спросила его, вроде, что за человек ночью пришел с тобой, может, тот знает… Одним словом, как было, в действительности, не знаю, может, иначе было… по-разному говорят… Ну, а этот сразу побежал к сельскому старосте и сообщил. В жизни у нас такого не было, на весь Карабах нас опозорил этот негодяй, сукин сын… Ты, Аветис, лучше домой не ходи… Все пройдет, успокоится, пойдешь.

— Сирануш тоже увели?

— Нет, Сирануш зачем? — усмехнулся Саркис, — наоборот, наверное, спасибо сказали за то, что помогла. Подожди, Аветис, куда идешь?

— Отойди, — Аветис яростно оттолкнул в сторону пастуха, который хотел задержать его.

«С убитым оленем на спине, с вином в руках и чувством мести в сердце пришел в наш дом, — проревел Аветис. — Нет, мысли были грязные у него… Лживым был, значит, все было ложью… Ничего, сейчас узнаете, что есть ты… и кто я».

— А ну, соберись! Ты ему уже ничем не поможешь. Остановись!

Однако, Аветис его больше не слышал. Прижимая к боку винтовку руками, чтоб не шаталась, он побежал в дом Айказа, и прямо так, не останавливаясь, бросился во двор в тот самый момент, когда Айказ, сидя на лестнице перед домом, натягивал на ноги высокие кирзовые сапоги, вероятно, готовясь ехать в центр для дачи показаний. Увидев Аветиса, тот вскочил на ноги и смертельно побледнел. На правой ноге сапог