Шрифт:
Закладка:
Он понимал, что силы в этой схватке неравны, уже хотя бы потому, что Стариков находится в полной власти полковника. Но это, конечно же, не значит, что он не должен сражаться. Он должен сражаться и должен победить, потому что здесь его война, его линия фронта. И эта его маленькая победа станет вкладом в великую общую победу.
* * *Его привели к полковнику в тот же день, буквально через какие-то три часа после их первого общения. Полковник торопился, и это также было косвенным признаком того, что он чувствует себя побежденным. Тщеславный и самоуверенный человек всегда торопится, он не способен чувствовать себя побежденным, ему непременно, в любое время и при любых обстоятельствах необходимо ощущать себя победителем. Стариков это понимал, он, что называется — прочитал полковника. И это давало Старикову дополнительные шансы на победу.
— Итак, — сказал полковник, в упор глядя на Старикова, — я тебя слушаю. У тебя было время, чтобы подумать. Я даю тебе шанс остаться в живых.
Похоже, он преднамеренно решил общаться со Стариковым на «ты», тем самым подчеркивая, что они находятся в неравном положении: сам полковник вверху, Стариков — у его ног. А тот, кто находится вверху, в любой момент способен проявить свою власть и силу. Ну а тот, кто внизу, обязан это понимать и трепетать. Это также был известный психологический прием, и полковник на него рассчитывал.
— Мне нечего сказать кроме того, что я сказал раньше, — ответил Стариков.
Было похоже, что полковник ожидал именно такого ответа. Он усмехнулся и крикнул что-то по-немецки. Тотчас же в помещение вошли два вооруженных солдата и велели Старикову следовать за ними.
— Каждый из нас сам выбирает себе судьбу, — сказал полковник вдогонку.
Стариков догадывался, куда его ведут. Возможно, на расстрел. Боялся ли он смерти? В принципе да, потому что каждый нормальный человек боится смерти. Но вот сейчас — он не боялся. Он и сам не понимал, отчего это так, но не боялся. Возможно, это было потому, что, находясь в лагере и выполняя рискованное задание, он сам того не замечая, свыкся с мыслью о смерти, которая могла случиться с ним в любой момент, а возможно… Впрочем, ему не хотелось сейчас думать на эту тему. Единственное, о чем он думал, — это о том, что даже если его сейчас и вправду расстреляют, то ничего не изменится. Он сделал главное — показал заключенным путь на свободу. И это означает, что заключенные пойдут этим путем и без него. А это, в свою очередь, значит, что он победил. Если то дело, которое ты делал, будет продолжаться даже после твоей смерти, то это и есть победа.
Старикова подвели к глухой, щербатой стене. Солдаты остановились, майор сделал еще несколько шагов и тоже остановился. Дальше ему идти было некуда. Он повернулся лицом к солдатам, которые держали автоматы на изготовку и чего-то ждали. Откуда-то сбоку вышел майор Литке. Он остановился неподалеку от солдат, отдал им команду и поднял руку. Затем Литке что-то отрывисто крикнул и резко опустил руку. И тотчас же грянули автоматные очереди. Но ни одна из пуль не зацепила Старикова, все пули просвистели выше, ударились о стену и с визгом срикошетили в разные стороны. Майор Литке усмехнулся, подождал секунд тридцать и подал еще одну отрывистую команду. И опять две автоматные очереди расплескались по кирпичной стене поверх головы Старикова. После этого солдаты опустили оружие, подошли к Старикову и велели ему следовать с ними в обратном направлении. Майор Литке шел рядом и то и дело злобно косился на Старикова, но ничего при этом не говорил.
«Что ж, — невольно подумал Стариков. — Вот меня и расстреляли… А что теперь? А теперь — будет еще одна беседа с хитроумным полковником. Я так думаю, что последняя…»
И действительно, его вновь привели к полковнику. Солдаты остались за дверью, а вот майор вошел в кабинет вместе со Стариковым. Полковник что-то спросил у майора по-немецки, тот ответил, полковник задал еще два вопроса, майор ему ответил, после чего вышел из кабинета.
Стариков прекрасно понимал, для чего с ним была проделана вся эта комедия. Чтобы смертельно его напугать. Нередко случается, что человек перед угрозой неминуемого, как ему кажется, расстрела вмиг теряет волю и самообладание и готов пойти на все, лишь бы ему сохранили жизнь. В том числе, разумеется, готов правдиво ответить на все вопросы того, кто его станет допрашивать. Именно на это полковник Вайскопф и рассчитывал.
Но Стариков не потерял ни воли, ни самообладания. И полковник в который уже раз ощутил себя загнанным в угол. Теперь ему приходилось решать — верить Старикову или нет. По всему выходило, что Стариков не врет и к предполагаемой лагерной подпольной организации он не имеет никакого отношения. Иначе там, у стены, он бы во всем сознался — полковник был в этом убежден. Сам бы он, находясь в таком положении, непременно сознался бы. А следовательно, по мнению полковника, и все другие должны были бы поступить так же. В конце концов, жизнь у всякого человека одна.
— Хорошо… — неопределенно произнес полковник и зашагал по кабинету. — Очень хорошо… — Он вдруг резко остановился перед Стариковым, посмотрел ему в лицо и, снова переходя на «вы», сказал: — Итак, каковы ваши версии по поводу исчезновения отряда?
— Версия — одна, — ответил Стариков. — Думаю, никуда отряд не делся. Там он, в лесу. Скорее всего, по какой-то причине отряд не выполнил приказ и не вступил в бой с партизанами. А возвращаться бойцы боятся, так как опасаются ответственности за невыполнение приказа. В шахматах, — Стариков едва заметно усмехнулся, — это называется цугцванг. То есть какой бы ход они ни сделали, от этого их положение лишь ухудшится.
— Вы — шахматист? — спросил полковник.
— Нет, — ответил Стариков. — Просто доводилось слышать это слово. Красивое слово… Думаю, наши бойцы до сих пор находятся где-то в лесу. Ну а куда еще им деваться?
— А наши солдаты? — спросил полковник.
— Убили ваших солдат, — ответил Стариков. — Иначе они
