Поповского. Об этом убедительно говорит то, что он напечатал ее в академическом журнале «Ежемесячные сочинения», отредактировав и усилив ее материалистическую направленность[461]. Следует отметить, что лекция Поповского была первой печатной лекцией в истории высшего образования в России.

С самого начала на лекциях могли присутствовать все желающие. Привлечение широкого круга слушателей преследовали и «каталоги лекций», систематически издававшиеся университетом два раза в год. В каталогах указывалось, кто из профессоров и на каком языке будет читать курсы, давалась их краткая аннотация и сообщалось, в какие дни и часы и в какой аудитории они будут происходить. Сохранившиеся материалы позволяют с уверенностью сказать, что лекции университета были публичными не только по названию[462].

Из объявления о публичных лекциях в университете и гимназии на 1757 г.

В университете должны были проводиться «приватные» или внутренние диспуты. Своеобразным итогом этих «приватных» диспутов являлись предусмотренные дважды в году публичные диспуты. О них объявлялось в «Московских ведомостях», печатались специальные объявления, а в ряде случаев печатались и тезисы диспута. До нас дошло ничтожное число подобных объявлений, но даже на основании этих скупых и отрывочных данных можно установить, что, начиная с 1756 года, публичные диспуты проводились регулярно[463]. Свидетельством этого является следующее: в 1767 году, когда большая часть студентов была взята из университета и направлена для работы в Комиссию по составлению нового Уложения, публичные диспуты не проводились. Но даже эти чрезвычайные обстоятельства не считались удовлетворительным объяснением причин отсутствия публичных диспутов. «Раз то есть в проекте и раз есть кураторский приказ должно быть выполнено», — говорилось в ордере куратора. Он приказывал проводить как ежемесячные (приватные), так и публичные диспуты регулярно «и без всяких отговорок»[464]. Об этом же говорит и следующее объявление: «Положения из российского вексельного права проф. Дилтеем 1775 года 23 сентября предложенные для общего состязания… за 3 дни прежде в Университете по обыкновению и узаконению прибитые к рассуждению… всех любителей наук и споспешествователей, а наипаче в юриспруденции обращающихся, со особливейшим нашем почтением просит, как для вольного при том объявления и своего, ежели кому за благо покажется, мнения, так и для представления об них сумнительств»[465].

Диспуты имели, как мы видим, не только внутриуниверситетское значение. Они являлись одной из форм связи университета с обществом, формой пропаганды научных знаний. Университет широко использовал эту форму пропаганды. Этим же целям служила публичность университетских экзаменов и праздников. О них университет извещал специальными объявлениями и сообщениями в «Московских ведомостях» и в специальных приложениях к ним[466].

Но безусловно наибольшее значение имели речи, произносившиеся передовыми профессорами на этих праздниках. Несмотря на то, что инструкция предписывала ораторам посвящать свои речи восхвалению «щедрот» императрицы и «покровителей» университета, несмотря на предварительную цензуру этих речей со стороны администрации университета и профессорской конференции[467], последователи Ломоносова сумели превратить кафедру торжественных заседаний в трибуну для пропаганды передовой науки, в трибуну для борьбы с реакцией в науке и в политике. Отведя несколько первых страниц своей речи неизбежным официальным похвалам, они переходили к изложению основной темы, не только ничего общего не имеющей с этими восхвалениями, но и прямо противоположной им.

Такое использование кафедры и торжественных речей передовыми учеными университета было прямым продолжением ломоносовских традиций. Ломоносов не только смело двигал науку вперед, но и стремился широко популяризировать ее достижения. Его величайшие открытия в области электричества, астрономии, геологии изложены им в публичных речах, произнесенных на заседаниях Академии Наук. Речи Ломоносова «О явлениях воздушных», «Явление Венеры на Солнце» и ряд других замечательны не только теми гениальными теориями, которые излагаются в них, но и изумительным мастерством популярного изложения этих теорий. До нас не дошли курсы лекций, читанные Д. Аничковым, С. Десницким, М. Афониным, С. Зыбелиным, но их публичные речи дают все основания говорить о их выдающемся вкладе в науку. Они подобно Ломоносову сумели преодолеть неизбежную ограниченность торжественных речей и превратить их в блестящее изложение достижений русской национальной науки и передовой общественной мысли[468].

Представители русской общественности высоко оценили эти публичные лекции передовых ученых. «Московские ведомости», извещая о речах, часто добавляли о «великом числе собравшихся любителей наук», «немалом числе всякого звания любителей наук».

Но университет не ограничивался этим. Речи, произнесенные на торжественных собраниях, немедленно издавались типографией университета. Так как русские профессора произносили свои речи на русском языке, то читатели получали на родном языке издание публичных речей тотчас после их произнесения в Московском университете. Представители прогрессивного направления стремились еще более расширить пропаганду достижений русской науки. Они выступили с предложением о переводе речи Десницкого и речей других русских профессоров на латинский язык для посылки их за границу и обмена на соответствующие издания этих стран. Это предложение не было осуществлено лишь потому, что на него не дал разрешения куратор Адодуров. Он заявил, что перевод, печатание и пересылка могут привести к «напрасному убытку казне, который возвратить и взыскивать будет не с кого и потому как в соблюдение казенного интереса так и для других не безосновательных причин перевод таких речей и высылку оных на казенный кошт в чужие государства почитает он за ненужные и к пользе университета не служащие»[469].

Так ордером чиновника, думавшего только о том, что не с кого будет взыскать возможный убыток, и утверждавшего, что книги русских профессоров не могут рассчитывать на спрос за границей, было сорвано это важное мероприятие.

Естественно, что содержание и направление многих речей никак не могло нравиться чиновникам, управлявшим университетом. Особое их недовольство вызывало, если подобная речь произносилась и тем более появлялась в печати без цензурных купюр. Уже говорилось о задержке Шуваловым речи Поповского, посвященной памяти Аргамакова. 3 мая 1768 г. директор университета Херасков писал в своем «ордере»: «Потому, что в последних речах, говоренных… 22 апреля 1768 года оказались многие сумнительства и дерзновенные выражения… и оные речи по причине моей болезни без моего рассмотрения и напечатаны; Того ради сим предлагаю Университетской конференции дабы впредь в отвращение подобных непорядков всякие речи приготовляемые для публичного чтения, вносимы были в общее собрание университетской конференции; где бы они прочтены и рассмотрены дабы не вышло чего противного благопристойности и кем подлежит подписаны и конфирмованы были, а потом уж печатать»[470]. Можно только удивляться, как вопреки этим крайне неблагоприятным условиям ученики и последователи Ломоносова все же проводили пропаганду передовых научных и общественно-политических идей.

Читая на русском языке курс