Шрифт:
Закладка:
– Господи, мама жива! Я так скучаю по ней! Вета, давай вместе уговорим Борю, чтобы зайти в мою прежнюю квартиру и повидать ее. Нам же все равно нужно разобраться, что за дичь тут творится, верно? Вот мама нам бы и рассказала!
Вета уже вовсю костерила себя, что упомянула об этом. Начала осторожно, почти вкрадчиво:
– Инга, ты пойми, что в этой версии событий она никогда не была твоей мамой, даже приемной, временной. А еще в этом мире все такие запуганные, осторожные. В общем, тебе ведь будет неприятно, если нас не пустят дальше порога, так стоит ли…
Инга отняла руку от губ и сжала ее запястье, призывая остановиться. Потом заговорила сама:
– Вета, я все это понимаю и не собираюсь виснуть с воплем «Мама, мамочка!» у нее на шее. Просто очень хочу увидеть хоть еще разочек. И, прости, но ты просто не знаешь моей матери, ее доброты, ее смелости. Знаешь, как она погибла? Мы всей семьей ездили в Париж, она была на экскурсии. Шли по набережной Сены, и вдруг мама увидела, как внизу в реке тонет человек. И тут же прыгнула за ним, хотя была осень, холодно. Дотащила до берега, а мужик тот был полный, грузный. И пьяный к тому же. Пока его вытаскивали на берег… никто даже не заметил, как мама ушла под воду, у нее просто закончились силы. А папа сидел в гостиничном номере со мной, потому что я приболела. Родители так решили: ходить на экскурсии по очереди, не пропадать же поездке. Отец потом не мог простить себя за это. Думаю, и меня не мог.
– Инга… – Вета положила ладони на подрагивающие плечи девушки.
– Ничего. Это давно было. Все бы наладилось, но отец так возненавидел пьяниц, что очень скоро начал пить и сам. Но в этом мире, похоже, все иначе.
– Наверняка. Думаю, в этом мире вообще никто не ездит за границу, – подытожила Громова.
В этот момент из-за угла неторопливой походкой появился Шварц. Одну руку он выставил вперед, на пальцах гроздьями повисли золотистые с крапинками мака бублики. В другой нес бутылку с молоком, непривычной формы, с фольгой на горловине.
– Прикиньте, у них там ни соков, ни даже воды в бутылках, – делился парень на ходу. – Я словно провалился в собственный реферат по истории СССР. Придется пить из горлышка, стаканы тоже по нулям. И слушайте, не стоит тут просто так по улицам расхаживать, продавец первым делом спросил, почему я не на уроках и велел показать какой-то непонятный статус. Уже штуковину электронную ко мне тянул, но тут я его малость того… отвлек. Схватил хавчик и смылся.
Инга глянула на Вету, негласно призвала ее на помощь, сказала:
– Мы как раз обсуждали, что можно зайти ко мне.
– В смысле? – нахмурился Шварц.
– В смысле, к Нелюбиным. Они были моими родителями в этом мире, и они хорошие люди, точно знаю.
– Почему тогда не к моим? – спросил Боря и явно оживился, даже глянул в направлении дома Шварцев. А у Веты похолодело в груди: нельзя, чтобы Борис узнал, что у его приемных родителей проблемы, наверняка захочет помочь. Она отпихнула друга в сторонку и прошипела в самое ухо:
– Слушай, Инга потеряла мать еще в детском саду, а потом и отца – в том смысле, что он стал другим, не очень хорошим. Будь человеком, дай ей шанс повидать их прежних. А если что-то пойдет не так, мы же сумеем убежать, верно? Ну, если даже от Охоты отбились?
– Ладно, – после некоторого раздумья сдался Боря. – Пойдемте, но в темпе.
По пути они ели бублики и передавали друг другу бутылку с молоком. Держались тихих улиц, несколько раз видели, как патруль подходил к идущим по улицам и подносил к запястью их правой руки какой-то прибор.
Один раз им все же пришлось пересечь площадь, в центре которой стоял бронзовый памятник, победно сверкающий даже в хмурый день. И именно в этот самый момент из-за угла показался патруль.
– За постамент! – шепотом рявкнул Шварц. Они шмыгнули за памятник, присели на корточки за высоким помостом, выложенным из белых круглых камней. Вета оказалась ближе остальных к краю и наблюдала за двумя людьми в военизированной форме с непроницаемым лицами. Страха особого не было, конечно, а все равно как-то мерзко посасывало в животе. Вдруг оба синхронными движениями выхватили из-под курток светлые штуковины, по форме похожие на пистолеты. И вскинули вверх, в направлении памятника. Выстрелов не последовало, только какой-то треск. После стражи порядка мерным шагом удалились прочь.
– Ч-черт! – Борис обеими руками стряхнул со своей головы свалившегося голубя, от второго увернулась Инга. Ран на птицах не было, но и живыми они больше не выглядели.
– Пойдемте! – Вета вскочила, обежала памятник и на этот раз вгляделась в него получше – кто ж это таков, что его и от птиц защищают. Увидела мужчину лет тридцати, в странной позе – рука будто лежит на чем-то невидимом и высоком, нога согнута в колене. Поза всадника, который собирается вскочить на лошадь, вот только лошади нет. Громова подняла голову выше, увидела узкий вздернутый подбородок, разметавшиеся по плечам волосы. И прошептала:
– Вам не кажется…
– Что, Вет? – спросил из-за ее спины Борис.
– Ах, да. Вы его не видели, то есть видели, но забыли. Но это же Воспитанник, это Варрава!
Они стояли втроем плечом к плечу и вглядывались в безмятежное бронзовое лицо. Вета ощущала колотье в груди, казалось, сердце вот-вот разорвется. Что же она натворила! Как выразилась бы ее земная мама, «пустила козла в огород». А Варрава ничего не забыл, и вовсе не любовь воспитанницы Наташи волновала его в другой реальности. Он снова всех обхитрил.
Она слышала и одновременно старалась не слушать, о чем переговариваются негромко ребята. Возможно, о ней. Видела краем глаза, как на площади появились женщина и девочка с ранцем за спиной. Девчушка на вид лет двенадцати пересекала пространство вприпрыжку, а напротив памятника на миг замерла и сделала какой-то выпад правой рукой вперед и в сторону, вроде как отсалютовала. Женщина отстала, на ступенях одного из угловых зданий она перешнуровывала ботинок.
– Эй, девочка, – обратился к школьнице Борис. – Можешь нам сказать, этот хмырь… в смысле, этот гражданин уже умер или живой?
Видимо, именно этот вопрос они обсуждали с Ингой. Девочка повела себя странно, попятилась, на ходу вытаращила глаза и распахнула рот. Потом бросилась к подходящей женщине
